Княжев был до того рад, что работа не сдана и что все получится, что не стал ничего говорить, а первым залез в кузов.
Несколько раз забежав в контору, Чекушин ловко запрыгнул на подножку, оглядел всех в кузове, скомандовал:
— Поехали! — и кивнул русоголовому без шапки, в телогрейке нараспашку шоферу. Это был Пашка, который вчера трактором притащил в лес вагончики. Он хлопнул дверцей, и машина понеслась из поселка. У Мишки сжалось внутри: «Вот он, наступил момент — сейчас начнется весновка!»
Миновав луговину, машина запрыгала по корням, среди пней, меж которых начала вилять дорога. И в кузове тоже все запрыгало: люди, мешки, цепи. Мишке было весело и смешно оттого, что старик Сорокин тоже, как мальчишка, подпрыгивал вместе со своим багром и рюкзаком. Наконец кто-то посоветовал ему бросить багор на дно кузова и держаться свободной рукой за борт.
Несмотря на плохую дорогу, шофер ничуть не сбавлял хода, и машина ловко юлила меж пней. Призывник Пашка привык ездить по таким дорогам, и для него это не было новостью. Мишка держался одной рукой за борт, другой за рюкзак, подпрыгивал вместе с рюкзаком и успевал глядеть на приближающийся лес, на солнце, склонявшееся к вершинам и тоже прыгающее с каждым прискоком машины. К счастью, не проехав и часа, машина остановилась у раздорожья, и Чекушин, распахнув дверцу, спрыгнул на снег:
— Сюда, товарищи, отворотка вправо, ясно-понятно! Дальше засядем, не проехать! Снимай такелаж...
Мишка прыгнул в оттаявший рыхлый снег и понял, что теперь уже недалеко.
Слезая с машины, все смеялись, подшучивали, но Мишка уловил в этой веселости уже и некоторую сдержанность, серьезность.
— Такелаж придется пока здесь оставить, на дороге, — сказал Чекушин, — привезем на тракторе, или сами наутре сходите, ясно-понятно... Недалеко тут.
И снова бригада растянулась цепочкой по лесной дороге. Хотя никакой дороги не было, а были просто два санных следа от полозьев вагончиков.
Солнечный день устало завершал свое сияние. Лес стоял смешанный, древний, и по низу его было уже как бы сумеречно. Каждое дерево высилось настолько могуче и самостоятельно, что одна человеческая жизнь перед ним вроде бы ничего и не значила. Мишка подумал, что это и есть те самые леса, в которых работали его отец, дед, прадед... И он благоговейно притих и усмирел душой перед этим древним родовым пристанищем. Одновременно поглядывал и на других: «Как они?»...
Княжев невозмутимо шел впереди рядом с Чекушиным — каждому по следу от санного полоза, за ними Луков, Сорокин...
Уходили все глубже в лес. И лес, в душу которого уже вселялся покой апрельского вечера, принимал их безропотно. Но и выжидательно, будто изучая. Он не шевелил ни единой лапой, не качал ни единой верхушкой. Мощные стволы стояли вечно и как бы окаменело. Только иногда, будто спросонья, падала в рыхлый снег сухая прошлогодняя шишка. Они не оборачивались и не разговаривали, а шли и шли дальше. Дятел где-то выстукивал буднично и деловито, будто дорабатывал дневную смену. Иногда кто-нибудь проваливался до паха в снег, тихо ругался и бригада ждала, пока он утвердится на скользком санном следу.