У Настасьи красота была открытая, вся на виду. Была Настасья крупная, белозубая, с густой гривой волос, которые едва убирались под колпак. За раздаткой стояла она уверенно, вызывающе выставив вперед тяжелую упругую грудь, распиравшую тесный халат. Весь ее вид как бы говорил: «Вот я какая, смотри». А глаза, встречая мужиков, как бы спрашивали: «Ну, и что скажешь? И что дальше?..» А Галя рядом с ней выглядела застенчивой. В ослепительном сиянии Настасьиной красоты она казалась еще меньше, незаметнее. Но в ней хороша была чистая, будто удивленная сама собой юность, еще непознанная и наивная. Волосы, брови и глаза у нее были черные, блестящие на белом без единой морщинки лице. Женственность в ней не выпирала еще так открыто и вызывающе, как у Настасьи, а сдержанный характер не привлекал мужских взглядов и не давал повода к вольной шутке или легкомысленному намеку. Мишка скорее почувствовал все это, чем понял умом, почувствовал тем особым чутьем, которое сближает совсем незнакомых людей или держит на расстоянии тех, кто хорошо и давно знает друг друга. То, что ее зовут Галей, он услышал позднее, даже и не запомнил от кого.
9
Дмитрия Лукова на весновку Княжев брал всегда. И был Луков всегда правой рукой бригадира. Работник он был неутомимый, зарывистый. Всю жизнь он прожил в деревне в трех верстах от Веселого Мыса, рано женился. Жена, будучи старше его на шесть лет, давно состарилась, выглядела рядом с ним как тетка — крикливая, неопрятная. Уходили ее колхозная работа и дети. А он и на шестой десяток вышел молодцом: был черен, сухощав. Его не валила никакая работа, ни вино, ни бессонные ночи. Всю жизнь был он резок, неуступчив. Всю жизнь мечтал о сыне, а получались все дочери (двух уж выдал замуж). На жгонке[4], в бойкой вятской стороне, была у него в одной опрятной деревне молодая вдова Зоюшка, у которой росла похожая на него дочка. Луков всякую жгонку заходил к Зоюшке, оставлял денег. Домой возвращался навеселе и всегда с подарками. Отпаривался в бане и привычно, с крестьянской покорностью впрягался в семейный хомут. И тянул его безропотно всю зиму — до весновки.
А на весновке вновь воспарял духом — работал за пятерых, никого не боялся и никому не подчинялся. Да и кому ему было подчиняться. Вдвоем с Княжевым они намечали дело, тотчас сообща вершили его, и он при этом работал больше всех.
Завтрак был недолгим. Когда вернулись к реке, не сразу заметили на одном из штабелей мастера Чекушина. Он опять что-то высчитывал в своей тетради.
Вода в Шилекше заметно поднялась, и уже почти совсем стопило верхний штабель. Сильное течение упиралось в торцы бревен, отделяло их и уносило, а верхние ряды начинали с грохотом катиться в воду.