Эрик расхохотался.
— Вот же мстительная сучка!
— Я видел, как она разговаривала с тем чистильщиком. — Гуннар решил, что стоит вмешаться. — Думал, они просто собираются… — Он изобразил неприличный жест.
— Одно другому не мешает, — хмыкнул Эрик. — Ей нравятся высокие мужчины, а он, похоже, всегда не прочь… был.
— Мы собрались здесь сплетничать о твоей ученице? — рявкнул Руни.
— Нет, просто любопытно, сколько Иде сказала ему правды, а сколько соврала.
— Если она врет, это легко проверить. Дай подчинить разум, Гуннар будет свидетелем. И если это действительно не ты, уйдешь невозбранно. Клянусь здоровьем моего нерожденного ребенка, я не спрошу ничего лишнего и не заставлю ничего делать.
Эрик покачал головой.
— У всех свое представление о лишнем. Но я бы согласился, если бы… Не получится. Чистильщику… мне нельзя подчинить разум. Так что придется поверить на слово. Я не убивал чистильщика, как не убивал Скегги и остальных. Но могу назвать имя и дать улику. Сможешь ли ты ими воспользоваться — дело твое.
Неужели Эрик не врет, и он действительно знает убийцу? С которым знаком и Руни. Тогда это не он, иначе договоренность теряет смысл. И не Ингрид, ее имя Эрик бы не назвал даже под пыткой.
Разом взмокла спина, и сердце заколотилось о ребра. Нет. Мало ли у Эрика с Руни общих знакомых? Та же Иде. Или кто-нибудь еще, о ком Гуннар и слыхом не слыхивал. Это ведь одаренные знают друг друга, и мудрено не знать, если учились вместе. Вон, в том походе мигом друг друга вспомнили, хоть и учились в разные годы. Эрик только оказался наособицу, из Солнечного, а Руни, Ингрид, Орм и Вигдис…
Вигдис.
«Что угодно, хоть слезы единорога, хоть желчь девственницы, хоть мой труп… Что угодно».
Хоть медленная и мучительная смерть неплохого, в принципе, парня, просто потому, что он оказался первым, кто подвернулся под руку. Она ведь была в тот вечер в «Шибенице».
Нет. Он едва не заорал это вслух. Заставил себя слушать дальше.
— А если я скажу нет и решу допросить тебя как положено. — поинтересовался Руни. — Будешь сопротивляться?
— При таком соотношении сил? Я не буду сопротивляться. Я буду убивать. И Ингрид тоже.
Они все были в тот вечер в «Шибенице». Эрик с Ингрид, Руни, даже Иде. Иде, оскорбленная в лучших чувствах, но не смирившаяся с отказом. Да, она говорила, дескать, того, чего она хочет на самом деле, так не добыть — но не могло ли быть так, что она убедилась в этом на деле?
Но тогда зачем все остальные? Вторая попытка? А потом чувство вины за то, что добрый знакомый оказался на дыбе? И целенаправленная месть — ведь на Эрика подумают в первую очередь? И точно такое же равнодушие к чужим муками, что и у ее учителя, потому что нельзя не зачерстветь, ежедневно сталкиваясь со страданием, а нередко и причиняя боль, потому что без нее не будет исцеления.