Двигались ходко, несмотря на то, что лошадей купец берег, а, значит, и люди не слишком уставали. По такой погоде Гуннар не стал бы тратиться на постоялые дворы, на худой конец бы попросился на ночь к какой-нибудь деревенской вдове или старому бобылю. Потому что придорожные постоялые дворы не отличались ни чистотой, ни удобством. Это в городе их не меньше дюжины, на любой кошелек, а на не слишком оживленном тракте от одного до другого полдня пути, так что не кочевряжься, путник, жри, что дают, и скажи спасибо, если на единственный в комнате лежак — широкий, так, чтобы человек пять вповалку поместились — бросили тюфяк. Плащ сверху постелишь, если брезгливый, руку под голову положишь, и довольно с тебя. А уж что клопов не будет, и вовсе никто не обещал. Но Олав считал, что так спокойней. Незачем случайных людей в соблазн вводить.
Клопов, впрочем, исправно выводила Ингрид. В первый раз увидев, как она, застыв с полминуты над постелью, встряхивает тюфяк, и с него на пол сыплются рыжие горошины клопов, Олав опешил и сказал, что никогда такого не видел. Ингрид пожала плечами, дескать, плетений много разных, и как их приспособить не только по прямому назначению, каждый одаренный сам решает. Этому ее Эрик научил, а от кого узнал он, и многие ли еще знают, ей неведомо. Гуннар видел: она не то чтобы откровенно врет, но явно что-то недоговаривает, однако помогать Олаву с расспросами не стал. Сам не любил чужое пустое любопытство. Как будто не ясно, что у каждого есть свои секреты, и если человек рассказывать не хочет, то расспрашивай не расспрашивай, толку не будет. Так что просто молча сходил во двор, наломал веник с куста ракитника да смел насыпавшуюся дрянь в угол: совок, само собой, добыть было негде.
В Листвене распрощались, как и договаривались, Олав расплатился честь по чести. Оставив его на постоялом дворе вместе с лошадьми, Гуннар с Ингрид ушли из города. Когда вокруг снова вырос лес, и городских стен уже не было видно, Ингрид присела на здоровый пень, почти отполированный задами бесчисленных путешественников. Повозившись, вытащила из-под рубахи увесистый от вшитых монет пояс. Гуннар снял такой же, вытряхнул из него золотые и завернутые в пергамент камни. Ингрид ссыпала их в кошель вместе со своими, добавила полученное от Олава. Протянула Гуннару.
— Разве не лучше оставить как было? — спросил он. Деньжищи огромные, случись что — полжизни расплачиваться придется.
Девушка мотнула головой: нет, мол, не лучше. Пришлось убрать кошель в сумку — слишком уж здоровенный и тяжелый получился. Ингрид бросила на землю плащ, вытащила из сумки плоскую папку плотной кожи. Внутри оказалась карта — и когда она развернулась поверх плаща, Гуннар мысленно присвистнул — настолько подробных и четких ему видеть не доводилось. А когда поверх легла еще одна, где окрестности Петелии были нарисованы куда крупнее и подробнее, не удержался от любопытства.