– Сюда!
Дяде, по счастью, удавалось ориентироваться в этом скупом пространстве. Мой шаг был не так широк, и я все больше отставал от Барака.
– Как ты там, мой мальчик?
– В порядке!
Наши голоса, приглушенные снегом, звучали сиротливо. Мы по привычке держались Озера: этот ориентир оставался одним из самых надежных.
– Что там такое? – взревел вдруг Барак.
Его возглас, повторенный льдами Озера, прокатился по соседним лощинам и замер.
Он указал вдаль, на слегка засыпанную снегом человеческую фигуру у кромки озерного льда:
– Мертвый. Кто-то заблудился.
Он спустился ниже.
– Женщина.
Он наклонился.
– Бедняжка! Видать, околела от холода. Чистое самоубивство выйти в такую пургу!
Я торопился к нему, снег хватал меня за ноги, не раз и не два я проваливался в какие-то ямы. Когда я из последних сил подошел к дяде, он переворачивал замерзшее тело.
– Вот жалость, – вздохнул он. – К тому ж еще и красавица.
Я склонился тоже: меж обледенелых сугробов лежала Нура.
* * *
Когда мой дядя осторожно принес ее в нашу пещеру, я бросился к ней, приложил ухо к ее груди и воскликнул:
– Она жива!
Я услышал, как сердце Нуры бьется – очень часто, слишком часто, – потом, поднеся пальцы к ее ноздрям, убедился, что у нее короткое, затрудненное дыхание, а грудная клетка почти неподвижна. Нура не была мертва – она умирала.
– Наверно, потеряла сознание незадолго до нашего прихода.
– Ноам, а что, если я хорошенько шлепну ее, чтоб привести в чувство?
– Только не это!
Я отверг эту идею инстинктивно, опасаясь грубости моего дядюшки, хоть и не зная, что много веков спустя медицина научно обоснует мое опасение: если при резкой встряске кожа получит внезапный приток тепла, велик риск послать охладившуюся кровь с периферии тела к сердцу, что вызовет его остановку. Моя осторожность предотвратила сердечный приступ.
Но я не мог решиться раздеть Нуру, так я ее боготворил.
– Барак, сними с нее мокрое, иначе ей не согреться. Сейчас я соберу все шкуры, которые у нас найдутся.
Я тем временем вынул тлеющие угли из рога, где всегда их хранил, и разжег огонь во всех очагах нашей пещеры.
– Готово! – воскликнул дядя.
Я резко обернулся. Нура, обескровленная, с посиневшими висками, с закрытыми глазами, с заострившимися чертами лица тонула под грудой покрывал. Барак встал подле нее на колени и, теребя в руках свои амулеты, монотонно бормотал заклинания. Я присоединился к нему, закрыл глаза и до дурноты взывал к Богам и Духам.
Дядя поднялся, согрел в дубовой чаше воды, добавил в нее меду и коснулся Нуриного лба:
– Ну, моя красавица, выпей.
Скорее всего, она нас не слышала. Барак осторожно усадил ее, приоткрыл ее губы и медленно, по капле, влил питье ей в рот.