– Да уж, – сказал я, – не иначе он предназначался для великана!
– Или для великанши! – добавила Маргарет.
Саркофаг этот стоял вблизи одного из окон. От всех прочих саркофагов в доме он, помимо своих размеров, отличался еще одной особенностью. Все остальные – изготовленные из гранита, порфира, железняка, базальта, сланца или дерева – имели самое простое внутреннее строение. У одних стенки изнутри были полностью или частично покрыты иероглифами, у других – нет. Но ни у одного из них на внутренних поверхностях не было ни выступов, ни впадин, ни даже мелких неровностей. Любой вполне мог бы служить обычной ванной: собственно говоря, они во многих отношениях и походили на каменные и мраморные римские ванны, которые мне прежде доводилось видеть. Однако на дне этого саркофага было плоское возвышение, имевшее очертания человеческой фигуры. Я спросил Маргарет, есть ли у нее какое-нибудь объяснение этому, и она ответила так:
– Отец решительно отказывался говорить об этом. Я сразу же обратила внимание на эту особенность, но, когда спросила у него, он ответил: «Когда-нибудь я все тебе расскажу, девочка моя… если буду жив! Но не сейчас! История этого саркофага еще не завершилась так, как мне хотелось бы! Однажды – возможно, в самом скором времени – я все о нем узнаю и в подробностях поведаю тебе. И уж поверь, история эта будет крайне занимательной, от первого слова до последнего!» Позже я как-то спросила у отца – боюсь, тоном довольно легкомысленным: «А не завершилась ли уже история того саркофага, отец?» Он покачал головой и с самым серьезным видом сказал: «Пока еще нет, голубушка, но рано или поздно она завершится, и тогда я все тебе расскажу… если буду жив… если буду жив… если только буду жив!» Эта фраза, неоднократно повторенная, настолько меня встревожила, что больше я уже не решалась заводить с ним разговор на эту тему.
Слова Маргарет глубоко взволновали меня, сам не знаю почему. Мне вдруг почудилось, будто в кромешной тьме наконец забрезжил свет. Бывают такие моменты, подумал я, когда человек внезапно что-то ясно понимает, хотя и сам не может объяснить ход своей мысли или, если мыслей много, связь между ними. До сих пор все касавшееся мистера Трелони и таинственного нападения на него было окутано столь непроницаемым мраком тайны, что сейчас любая, даже самая незначительная, самая ничтожная мелочь проливала хоть какой-то свет на случившееся. Теперь по крайней мере стали понятны два момента: во-первых, мистер Трелони видел в этом саркофаге некую угрозу для своей жизни, а во-вторых, питал в отношении его какое-то намерение либо надежду, о чем не мог рассказать даже своей родной дочери, пока все не завершится. Опять-таки нельзя забывать, что саркофаг этот отличался от всех прочих. Зачем в нем вырезана человеческая фигура? Я ничего не сказал мисс Трелони, боясь испугать ее или пробудить в ней напрасные надежды, но твердо решил при первой же возможности провести собственное исследование.