Холодная дрожь пробежала по спине Томаса.
— Я всё про тебя знаю, — продолжала Штефи, — почему ты скрывал всё от меня, врал, выкручивался, как будто я тебе чужая? Штефи с трудом высказывала всё мужу, борясь со слезами и дрожью в голосе. Обида, злость, горесть переполняли её, мешая собраться с мыслями. В какой то момент ей хотелось собраться и просто уйти, ничего не говоря…. потом ей хотелось напасть на него, поцарапать лицо, наорать, биться в истерике, рассказать всё его родителям. Немного погодя, ей становилось его жалко, она хотела прижать его к себе, обнимать, вместе найти какое — нибудь решение.
Про его страсть ей рассказала жена Томаса друга, с которой Штефи с некоторых пор начала общаться.
Томас уткнулся в её колени и тихонечко заплакал. Штефи ничего больше не говоря, гладила его по голове…. Она уже приняла для себя решение.
Штефи подняла с колен голову Томаса и заглянула ему в глаза. Ей, вдруг, стало его жалко. На неё смотрели совсем не те глаза, что она помнит с первой их встречи: те глаза топили в себе, пьянили, дарили радость, вселяли надежду, давали новые силы, уверенность….
Сейчас на неё смотрели чужие глаза. Глаза, потерявшегося человека, не видящие путь, потерявшие нить…. глаза больного….
Штефи налила себе ещё вина, выпила залпом, отодвинула от себя мужа, встала и сказала: — Это всё, Томас. Чемоданы я уже тебе собрала, родители твои в курсе…
Томас всё также сидел на коленях, не понимая, что происходит, — какие чемоданы?
— Твои, милый, твои. В её голосе, Томас не уловил ни каких ноток, указывающих на её настроение. Полном безразличием повеяло на него, вселяя страх и неопределённость.
— С твоими родителями я уже договорилась, — продолжала Штефи, — первое время можешь пожить у них. Я, конечно, ничего им не сказала. Дочь можешь видеть, когда захочешь.
Томас встал, подошёл к жене, обнял её. Штефи молча стояла, давая себя обнимать.
— Прости меня, милая, за всё прости…. я покончу с этим… я справлюсь, дай мне время.
Он поцеловал её в щёку и вышел из кухни. Заперевшись в ванной, Томас долго там плакал, прокленая всё на свете: себя, своих кентов, притащивших его в эту шпильку, этого Александра, делающего всё, что бы он продолжал играть.
Приехав к родителям, Томас сразу же пошёл спать, воизбежания всяких разговоров.
* * *
…. Расставшись с женой, Томас потерял окончательно всякий контроль, проводя всё своё свободное время за автоматами. Проигрывал все свои деньги, занимал у родителей, друзей. Последнии стали избегать его, обрывая всякий контакт, что привело к тому, что Томас остался совсем один. Лучшими его друзьями стали, да и уже давно были — автоматы. Шпилька стала для него домом родным, где его встречали такие же как и он, где понимали его проблеммы, где можно было поговорить о наболевшем, зная, что встретишь заботу и понимание. Александр, зная уже, всех своих подопечных, никогда не обижал их, подогревая каждого. Томас был на особом счету, — всё равно всё засадит, — думал Александр, давая ему 100–150 марок на игру просто так.