Я не был никогда ее частью, и никогда не буду.
И она должна была затвердить это, как аксиому.
Но когда я отшил Жасмин, то понял, что все совсем не так. Хотя у меня, несомненно, было право делать все, что я хотел, я понял, что не могу поступить иначе. Не хочу. Я не хотел никакой другой женщины, а дрочить в одиночестве как-то не входило в мои планы. И душой, и телом я принадлежал одной женщине.
Но сказать ей об этом? Нет, никогда!
Она думала, что я трахаюсь с другими женщинами. Между нами возникла пропасть. Мы вернулись к старым ролям – хозяина и его рабыни, как я и хотел. Мы почти не разговаривали и сосредоточились лишь на чувственных удовольствиях.
Но я все равно чувствовал себя опустошенным.
Перл больше не спускалась к завтраку или к обеду. Если я заходил к ней, она встречала меня тяжелым взглядом. И ни разу больше не просила сделать для нее хоть что-нибудь. Я ждал, что ей захочется снова сходить в ресторан или съездить на пляж, но тщетно. Прошло несколько недель, но она молчала, как стенка.
Она больше не впускала меня в свою душу.
Я понимал, что ее пуговичный капитал продолжает расти, но не отслеживал количество пуговиц. Мы трахались с нею сутки напролет, словно животные, и она выделывала такое, что заставляло меня орать от наслаждения. Она вступила во мрак моих желаний и сама превратилась в чудовище. Такое же, как и я, – жестокое, чувственное и ненасытное. И мне так это нравилось, что я не скупился на пуговицы.
Я открыл ящик своего секретера и пересчитал, что осталось. Оставалось девяносто.
Девяносто.
Сердце у меня упало, и мне сделалось дурно. В груди заныло. Стало страшно, и я заметался по комнате.
Ее неуемная сексуальность обошлась мне в целое состояние. Если и дальше пойдет так, то через неделю мне придется расстаться с нею. Мне, разумеется, ничего не стоило наплевать на свои обещания и запереть ее в этих стенах навечно.
Но я не мог так поступить.
Надо было во что бы то ни стало вернуть пуговицы себе, чего бы мне это не стоило.
Как-то раз, вернувшись домой, я увидел Кейна. После той нашей весьма напряженной беседы мы не разговаривали. Он хотел продать Пуговицу обратно Боунсу за двадцать миллионов баксов, но я запретил ему это.
И он все еще дулся на меня.
– О, надо же, кто ж это пожаловал! – сказал он, вставляя в пистолет магазин и пряча его в кобуру.
Я пропустил его слова мимо ушей и заговорил о деле:
– Мигель выдал новый опытный образец. Я впечатлен.
– Тем лучше для тебя.
Кейн уселся поглубже в кресло и взял стакан со скотчем.
Я присел рядом, стараясь не злиться.
– Возможно, завтра. И скорее всего, конкурс выиграет Великобритания. Впрочем, с тех пор, как Боунсу удалось загнать партию оружия на Ближний Восток…