Объявился живой и здоровый Куусинен — он написал из Швеции целое воззвание в ЦК всех партий в защиту своего друга и товарища Антикайнена. Также Отто переслал депешу Эйно Рахья: «Рахья, сука, давай с глазу на глаз разберемся!» Эйно никак не ответил, он затаил глубокую, как синее море, обиду. Да и глаз у него лишних не было.
Следствие главным обвиняемым назначило пару Элоранта. Надо было кого-то назначить, почему бы не их? Впрочем, это все было логично. А нелогично было остальное.
Войтто Элоранта, как член ЦК КПФ был представлен, как агент финской разведки. Хотя он сам в нападении на партконференцию и не участвовал, однако именно у него на квартире собиралась «револьверная оппозиция». Друг семьи Пюлканен подтвердил, что Войтто сам составил письмо-петицию, а Пааси и Хаглунд всего лишь под ним поставили свои подписи. Этим он опровергал, по-дружески, заявление Элоранта, что Войтто в тот момент вообще находился в другой комнате и ничего не писал.
— Стиль-то письма твой, контрик ты недобитый! — говорила следователь Сара Эфроновна и, сняв туфельку, норовила стукнуть каблучком обвиняемому в промежность (Солженицын достаточно подробно описал эту Сару).
— Ничего не помню, блин косой! — плакал Войтто, но ему не верил почти никто.
Только товарищ ученый Тынис верил. Он был убежден, никто из «револьверной оппозиции» толком ничего сказать в ЧК не сможет. Стрелять — стреляли, убивать — убивали, но как-то беззлобно. Словно бы в понарошку.
Для них это действительно было не вполне серьезно. Уж он-то, получивший вмятину во лбу на станции Буй, это знал точно. Уж он-то знал! Спасибо за содействие усовершенствованной «шайтан-машине». И Бокию спасибо, и Бехтереву.
Два года длилось следствие, а потом всех убийц из «револьверной оппозиции» осудили через суд, как иногда это практиковалось. Впрочем, суд-то был всегда — только время суда разное: до расстрела, либо «задним числом» уже после такового.
Акку Пааси осудили раньше всех ввиду его чистосердечного признания. Наказание было суровым: на фронт искупать вину.
Изловили подлеца Туоминена, раскололи его на мотив причастности к «белому движению» в качестве связного, но потом отпустили обратно в связи с «недоказуемостью». Тот, конечно, сделался после этого в авторитете, даже отправился на нелегальную работу, наезжая иногда в Питер развеяться. Лишь в 1939 году он окончательно порвал с партией, перебравшись в Швецию и там сдал все явки-пароли-имена соответствующим разведывательным службам, которые, конечно, могли заплатить за это деньги.
Прочих стрелков вообще помиловали, потому что они «защищали пролетарскую революцию», ссылаясь на их «молодость, горячность и чистоту помыслов». «Скольких убил в клубе? Одного? Свободен!» «Двух? Погорячился. Свободен».