Значит, выводят по нужде. Не арестантской нужде, конечно, а по нужде тех, кто с другой стороны этой массивной двери.
И еду они же приносят. В самом деле, должны же страдальцы что-то есть!
— Да, интерьер не радует изобилием уюта, — протянул Мика.
— Ну, зато зима кончилась, и вместе с ней морозы, — сказал Игги. — Жить можно.
— А это кто на лавке?
Бородач подошел к неподвижному телу и посмотрел на него взглядом, в котором отчетливо читалась жалость. Он положил свою ладонь тому на лоб и сказал:
— Это хороший человек. Плохо ему.
— Почему? — спросил Мика.
— Да ничто его особо в этой жизни уже не держит, но и смерть к нему пока подступиться не может никак. Хотя пытается.
Парень отметил про себя, что ни имени, ни фамилии бесчувственного человека Игги не назвал. Видать, действительно, не все в его возможностях.
— Я его поить пытаюсь, да кашицей из хлеба кормить, чтобы силы поддержать, — добавил бывший иеромонах. — Нельзя ему пока помирать.
В тот день их из камеры никуда не выводили. Впрочем, и никакой еды тоже не давали. Словно бы забыли об их существовании.
На самом деле вновь прибывшие вертухаи, доставившие несколько десятков арестантов, братались с теми красноармейцами, что уже были здесь. Пока у них в обычаях было только пить водку. Пока у них в обычаях не было глумиться над страдальцами-сидельцами. Этот навык приобретается сам по себе по мере обрушившегося скотства. Причем, что характерно — надзиратели и прочие сотрудники тюрьмы, не говоря уже о самом начальнике — делаются скотами гораздо быстрее, чем угодившие под их «надзор и опеку» несчастные заключенные. Таков уж закон природы, мать вашу. Вернее — матери вашей.
Только поздним утром следующего дня, когда Мика уже был готов лопнуть от одолевавших его позывов, дверь в их камеру открылась, впустила ядреный перегар, какой-то нечленораздельный лай и пренебрежительный жест рукой: «выходи, мол».
— Фашистыыы, фашистыы, - подвывал Мика, чудом дотерпевший до нужника.
Игги же держался с достоинством, хотя и ему пришлось несладко. А пока еще не пришедший в себя Антикайнен по причине приостановки у него многих жизненно важных функций организма и вовсе пренебрегал туалетом. Точнее, почти пренебрегал.
Сразу по возвращению в камеру напомнил о себе голод. Он завыл на два голоса двумя пустыми желудками.
— Нехорошо как-то, — заметил Мика. — Кормить нас должны, мы же не в состоянии сами себя обеспечивать продуктами.
— Не знаю, не знаю, — пожал плечами монах.
Однако обед все-таки состоялся: жидкий бурый суп, соленая подгнившая селедка, картофелина и кусок хлеба. Меню на одного человека. На всех — помятая фляга с водой.