Некоторые мои друзья гордятся тем, что не умеют готовить, – продолжала она, взяв себе немного салата. Она сложила листья квадратиками и только потом отправила в рот. – Для них кухня – главный символ жизни домохозяйки. Но я никогда не думала, что это работа по дому. Для меня умение готовить было признаком образованности, того, что я превзошла своих родителей. Мать называла меня толстухой, но она не научила меня питаться правильно, и что мне оставалось делать, умереть с голоду?
Она откинулась на спинку стула и положила руки на живот. Он был почти плоским. Она закрыла глаза.
– Я объелась, – сказала она, – и теперь чувствую себя удавом.
Я взволнованно подумала, уж не беременна ли она, но когда минуту спустя она села ровно, то я увидела, что она не изменилась и не прибавила ни грамма.
Мы с Давидом отнесли посуду в дом и сложили в раковину. Я наблюдала за Брижит через окно. Ветер зашуршал ветками у нее над головой, и она резко открыла глаза. Солнце скрылось. Давид положил руки мне на талию, чтобы отодвинуть меня в сторону и подойти к раковине.
– Дай-ка я помою посуду, – сказал он.
Я еще чувствовала тепло его рук, когда пошла наверх, к себе в комнату.
Я достала из сумки свои немногочисленные вещи и повесила в шкаф. Раздались шаги на лестнице, и минуту спустя Брижит распахнула дверь. Она села на кровать, зевнула и запоздало прикрыла рот рукой.
Я спросила, когда она впервые побывала в этом доме.
Через несколько месяцев после знакомства с Давидом. Они хотели куда-нибудь съездить вдвоем. Летний дом его родителей был наилучшим вариантом. Дешевле, чем бронировать билеты на самолет и номер в отеле в другом городе, и обязательств меньше. Тогда дом был в ужасном состоянии, почти заброшенный. Его родители приезжали максимум раз в год, а все остальное время почти никак им не занимались.
Они приехали сюда в апреле, поздно вечером. Мебель покрыта пылью, еды на кухне никакой. Они ночевали в хозяйской спальне. Брижит была уверена, что постельное белье, слегка влажное от весеннего холода и сырости и явно не менявшееся месяцами, пахнет родителями Давида. На следующий день она встала рано, выстирала белье и пропылесосила все комнаты, а Давид поехал в ближайший супермаркет. К тому времени, как он вернулся, белье уже сохло в саду, паутина исчезла, а ванная сверкала чистотой. Брижит заварила сразу полпачки старого молотого кофе, и один его крепкий запах придал ей бодрости после почти бессонной ночи.
– В те выходные я и начала в него влюбляться, – сказала она, – или, по крайней мере, так мне это запомнилось. Может быть, в том, что мы оказались в уединенном месте, взялись за хозяйство и примерили на себя роли мужа и жены, было нечто романтичное. Тогда я представляла, что проведу с ним всю жизнь, но при этом каждая фантазия оставалась в настоящем, разворачивалась прямо сейчас, хоть я и обманывала себя, думая, что знаю, как хочу прожить все оставшиеся годы.