из пекарни. Но уже в следующий миг это выражение исчезло.
– Не волнуйся, – сказала она. – Я, как и ты, тоже предпочитала не рассказывать матери о многом. Хранила секреты. А она вела себя прямо противоположным образом – превращала меня в свою наперсницу, жаловалась часами напролет. Может, поэтому я и съехала от нее.
Хоть обстановка и разрядилась, я заметила какую-то неестественность в лице Брижит, как будто очертания ее скул стали резче. Она дрожала. Я чувствовала, что она вот-вот рассыплется на куски. Только прочная оболочка кожи не давала ей окончательно разойтись по швам.
– Однажды, – продолжала Брижит, – я сказала матери, что с меня хватит. Это было летом, после окончания школы. За месяц до того, как я ушла из дома. Она сидела на кухне одна с хмурым видом. У нас было полно мух, и это сводило ее с ума. Она постоянно гонялась за ними с полотенцем для посуды. Мы жили на двенадцатом этаже, и почти все наши окна смотрели на соседний дом. С наступлением темноты мы задвигали шторы. На кухне всегда было светло, поскольку большое окно выходило на детскую площадку. По вечерам меня на эту площадку не пускали. Местные парочки встречались в парке и занимались сексом на горке.
Глаза Брижит сузились, и она отрывисто рассмеялась.
– Помню, она жаловалась на отца, который предпочитал скорее молчать, чем общаться с ней. Я смотрела в окно. Небо сияло красивой голубизной, не запятнанной облаками. Я слушала ее, как фоновый шум, изредка кивая в знак сочувствия. Я знала, что скоро уйду отсюда и все это перестанет быть моей заботой.
В какой-то момент она замолчала и встала из-за стола. Должно быть, она заметила, что я не обращаю на нее внимания. Она подошла к окну. “Я так устала от жизни, – сказала она. – Хоть выбрасывайся из окна”. Открыла задвижку и распахнула окно. В кухню ворвался холодный ветер. Она перекинула ногу через край. Было смешно наблюдать за тем, как она сидит на подоконнике верхом.
Я сказала:
– Если ты выпрыгнешь, всем будет наплевать. Тебя похоронят, а потом рано или поздно забудут. Ты возненавидишь нас за то, что мы тебя забыли, но ничего не сможешь с этим поделать.
Она сидела, свесив ногу наружу. Сердце у меня колотилось. Я старалась не смотреть на нее. Я надеялась, что она не настолько глупа, чтобы сорваться. До нас доносился гул машин, ехавших по шоссе.
Я знала, что она одинока и что ее желания и фантазии несбыточны. Вероятно, она мечтала о другой жизни, а не о том, чтобы работать уборщицей и каждый день проводить два часа в автобусе. Она не видела ничего за пределами собственного мира.