– Они знают, кто мы, – сказала Анук бесцветным голосом. Я ожидала взрыва, но она была поразительно спокойна.
– В смысле?
– Журналисты знают о твоем отце.
Она избегала моего взгляда.
– Я понимала, что рано или поздно это случится, но все равно – не знаю почему – у меня такое чувство, что я читаю собственный некролог.
Она умолкла и посмотрела на меня. Ее волосы были собраны в тугой пучок. Она ткнула пальцем в фотографию, которую я выбрала, зная, что это одна из ее любимых. Волосы уложены в блестящие волны и зачесаны за уши, темный фон подчеркивает шею, длинную, как на картинах Модильяни. На черно-белом снимке ее губы не казались такими огромными. Черты лица были резкими и суровыми, а главное – невозможно было понять, сколько ей лет.
– Кто мог так с нами поступить? – спросила она.
Я молчала.
Она покачала головой.
– Но разве это не странно? Летом совсем рядом с домом мы встречаем его жену, а теперь все о нас знают. Прямо-таки чудо, что мы всю жизнь живем в одном городе, но раньше никогда не пересекались. Наверняка это что-нибудь да значит.
Анук мерила шагами кухню. Она была взволнована, ее черты как-то странно расплылись. Губы словно заполнили всю нижнюю половину лица, подведенные брови поднялись на лоб. Кофе, лизавший стенки чашки, которую она держала в руке, выплеснулся, когда она поставила его на стол.
– Может быть, журналисты знали уже давно, но почему они решили выпустить статью сегодня? – продолжала рассуждать она. – Они явно выбрали момент неслучайно. Или же твой отец сам к этому причастен.
Она покачала головой.
– Нет, невозможно. Он ненавидит, когда интересуются его личной жизнью. Наверняка он сейчас несчастен.
Она села и посмотрела на меня через стол так пристально, будто я могла ответить на ее вопросы.
– О нас знали другие люди из его окружения, – сказала я. Мне хотелось говорить уверенным тоном, но получалось не громче шепота.
– Их не так много, как ты думаешь.
Я поднесла чашку к дрожащим губам. Кофе был горячим и горьким. Анук схватила меня за запястье. В кои-то веки ее пальцы были теплыми, но этот внезапный жест напугал меня.
– Оставайся сегодня дома, – сказала она.
Мы сидели перед телевизором, Анук застыла на краешке стула в напряженной позе. Мы посмотрели новости, передачу о путешествиях, репортаж о рынках в Испании. Я ждала, что она опять заговорит, но она неотрывно смотрела в экран. Я думала, как Давид передал мою историю другому журналисту. Может быть, его попросили назвать источник? Я рассчитывала, что он расскажет все конфиденциально, перешлет фотографию – и этого будет достаточно. В статье ничего не говорилось о том, кто раскрыл тайну, фотография была единственным доказательством. Но я беспокоилась все больше и больше, ругая себя за неосторожность. Что, если он рассказал кому-нибудь обо мне и о нашей переписке? Что, если он показал эти письма?