После того вечера я почувствовала, что Анук изменилась. Она все больше отдалялась от меня. Я не могла отделаться от мысли, что причиной этому стала я сама, потому что простилась с папой без нее. Мне казалось, она обижена на меня за то, что я смогла побыть с ним, а ее не пустили в квартиру. Когда меня не было поблизости, она рассказывала Матильде, скольким пожертвовала за эти годы, хотя знала, что я слышу каждое слово. Больше всего она жалела, что я росла в таких привилегированных условиях. Что я избалована. Что я не знаю цену деньгам. (“Отец Марго платил за квартиру и приносил ей подарки в качестве компенсации за свое отсутствие”.) Она утверждала, что я не понимаю, как много она работает, как почти ежедневное преподавание высасывает из нее всю творческую энергию. (“Мне нужна подпитка. Мне нужно время, чтобы думать, чтобы искать идеи для новой постановки, но я не могу этим заниматься, потому что целыми днями веду занятия, чтобы платить за аренду”.)
– Ты забываешь, – сказала Матильда, – что она только что потеряла отца.
Меня заполняла чернота. Я начинала думать, не из-за меня ли у папы случился сердечный приступ. Если бы мы продолжали скрываться, может, он бы остался жив. Вдруг это истощение и стресс, вызванные скандалом, довели его до такого состояния? Вдруг мои крики “Papa!” посреди ночи серьезно навредили ему, еще больше ухудшили их отношения с мадам Лапьер? Анук говорила, он не любил перемены и конфликты. Я вспомнила, что он носил рубашки одного и того же бренда тридцать лет, что он всю жизнь выстраивал безупречный образ верного мужа и добропорядочного католика, а я разрушила этот образ, выставив его обманщиком. Я думала о том, как он чуть не заснул за рулем, о том, каким уставшим и уязвимым казался тогда во сне. У него не было неиссякаемой энергии Анук.
Случались дни, когда я уже готова была рассказать ей правду. Желание признаться было таким сильным, что я чувствовала, как слова подходят к горлу. На висках и в подмышках выступал пот, сердце начинало биться чаще. Меня поражало, как это она не слышит его стук. Но в последнюю минуту я всегда шла на попятную. Я слишком боялась ее реакции. Может быть, она перестанет со мной разговаривать, а я не хотела ее терять.
В течение нескольких недель мои оценки становились все хуже, и я впервые получила четыре балла из двадцати по физике-химии. Мадам Рулле избавила меня от унижения. Она решила не раздавать нам листочки в порядке убывания оценок и просто написала: “Есть над чем поработать”. Несмотря на ее доброту, для меня это стало ударом. Мне было стыдно, и я перевернула листок, обещая себе вплотную заняться учебой. Жюльет сдала хорошо. Ее оценка, выведенная красным, с примечанием