[25] внизу, так и бросалась в глаза. Я злилась, что ей это далось так легко.
В последнее время Жюльет писала сценарий для фильма. Она хотела взяться за дело сейчас: лучшие режиссеры начинали совсем молодыми. Ей предстояло проучиться как минимум два года, может быть, пойти в prépa[26], чтобы поступить в престижную киношколу Ля Фемис. Я спросила, что это за сценарий. Она загадочно ответила, что покажет его мне, как только закончит.
– Это мелодрама или комедия? – поддразнила ее я.
– За кого ты меня принимаешь? – Она изобразила возмущение.
– За любителя.
– Я тут подумала, не получится ли уговорить твою мать сыграть в моей короткометражке? Что скажешь?
Мы сидели на скамейке возле лицея. На Жюльет был синий пуховик и старые поношенные ботинки с когда-то белыми, а теперь посеревшими шнурками. Она смотрела на меня с нетерпением.
– Сейчас не лучший момент, и мы не очень ладим.
– Конечно, – сказала она мягче, – я понимаю.
Я чувствовала себя виноватой за то, что отказываю ей, но обратиться к Анук с этой просьбой, когда она и так жаловалась на переутомление, было немыслимо. Разве я могла поручиться за фильм Жюльет? Откуда мне знать, хорош он или нет? Воздух был таким ледяным, что холод ощущался даже во рту. Уже стемнело. Уроки всегда заканчивались после заката.
– Раз так, сниматься придется тебе, – сказала Жюльет. – Ты мне подойдешь.
– Я не умею играть.
– Это же фильм, не переживай. Я смонтирую все так, что ты будешь выглядеть шикарно.
Я улыбнулась. Я не могла воспринимать ее слова всерьез.
– Ладно, посмотрим.
Она сказала “спасибо”, взяла меня под руку и положила голову мне на плечо.
По утрам я просыпалась с отчетливым ощущением, что мое сердце разбито. Я знала: что-то ранило меня, но это было в прошлом, и теперь во мне оставалась только зыбкая грусть. Я не могла вспомнить, что произошло. Эти несколько секунд забвения были благодатью. Потом память возвращалась. Он умер. Что-то резко обрывалось у меня в животе.
Я пыталась думать о другом. Представляла, как Жюльет закуривает у окна и привычным движением стряхивает пепел. Как Матильда моет и нарезает купленный на рынке лук-порей. Как Тео включает в гостиной радио.
Я переходила дорогу, не видя автобусов и машин. Я наслаждалась этим ощущением отстраненности. Я бы никому в этом не призналась, но мне нравилось, как легко я теряю в весе, потому что желудок теперь постоянно скручивали спазмы; нравилось, что гудки машин всегда возвращают меня к реальности. Я рыдала по ночам и с утра чувствовала себя разбитой, щеки и губы воспалились, соль разъедала кожу под глазами. Я тщетно ждала, что Анук заметит и что-нибудь скажет.