И мистер Дейнджерфилд молча надел в холле сюртук, захлопнул за собой дверь и некоторое время угрюмым часовым стоял под деревом, обратившись к Дублину. Отец Время не притупил восприятия белоголового джентльмена: не тронул онемелыми пальцами его ушей, не пустил в глаза дыма своей трубки. Зрение Дейнджерфилда было острым, слух чутким, и тем не менее ни огонька, ни звука он не уловил; через несколько минут он повернулся и, как белый призрак, заскользил прочь, к Медному Замку.
Менее пяти минут спустя окна доктора Стерка задребезжали от грохота кареты, раздался бодрый трезвон колокольчика у парадной двери, и доктор Диллон, щеголявший сомнительной чистоты великолепием, в большом запачканном парике, сжимая в костлявой руке трость с золотым набалдашником, ступил на порог. Служанка, которая открыла доктору дверь, испугалась при виде его багрового лица, воздух наполнился запахом пунша с виски. Доктор, сжимая под мышкой футляр с инструментами, пронзил служанку взглядом своих выпуклых черных глаз, спросил миссис Стерк и без церемоний ввалился в малую гостиную. Там он бросился на диван, взгромоздил на него свои худые ноги и запустил уродливую руку под парик, чтобы почесать голову.
Глава LXXXVII
Двое приятелей беседуют тет-а-тет в своей старой квартире, а у доктора Стерка срезают косичку, и начинается консультация
Послушайте, как жужжит деревня или гудит город, – какое удивительное разнообразие голосов и чувств уловите вы в этом шуме. Поразительно: достаточно свести вместе совсем немного семей, чтобы получился dubia сœna[67], с полным набором сладких и горьких блюд.
Рев многих вод – завывания многоголосого человеческого хора (удивляюсь его монотонности при бесконечном разнообразии составляющих звуков) – разносится во мраке. И никто, кроме рассказчика, не способен разобраться в этом гигантском оркестре и, едва взглянув, определить, что делает в данную минуту какая-нибудь дудочка или скрипичный смычок. Это напыщенное бренчание – голос обладателя обтянутого белым марсельским жилетом толстого брюха, pietate gravis[68]; жалобный вой испускает Лазарь у ограды низкого дворика, бас – это старый богач рычит на своего дворецкого; пикколо – усердный школьник посвистывает над латинской грамматикой; душераздирающая мелодия исходит от бедной миссис Фондл (она прощается со своим умершим мальчиком); безобразный баритон, доносящийся из пивной, – то, что бродяга Уилли называет колобродной песнью, – заткни уши и проходи мимо; а это чистое сопрано в детской не смолкая бормочет какие-то безобидные глупости наполовину распеленутому младенцу, чтобы он перестал кричать.