Чем я и занялась, тихонько двигаясь вдоль стеночки, на резвый бег меня еще точно не хватило бы. Та дверь, в которой исчез Крон, осталась за спиной, я уже миновала три или четыре стойла, в которых мирно хрупали сеном лошади, когда заметила в конце длинного коридора тусклый свет, словно где-то там горела одинокая маленькая свеча.
Я остановилась и какое-то время думала, что нужно повернуть назад. Мало ли кто там коротает ночь, встречи мне сейчас не нужны. Но в то же время меня охватило странное чувство, что я обязательно должна дойти туда и посмотреть. Обязательно!
Бороться с этим ощущением у меня не хватило сил. Я постояла еще пару минут и со вздохом медленно поплелась на свет.
Как оказалось, свеча горела в небольшом закутке между последним в ряду стойлом и каменной кладкой внешней стены. Она стояла прямо на каменном чистом полу между двумя узкими лежанками, на которых спали…
Ну, если подумать, ничего удивительного в этом нет. Наверное, парням так всыпали, что уйти своими ногами из конюшни они не могли, тем более на пятый этаж в нашу общую с Лиу комнату или даже на второй в комнату, где жил Силье. Не знаю, правда, почему дядька Жуй не забрал их к себе, возможно из педагогических соображений. Так или иначе, мой первый миньон и его близнец лежали передо мной.
Я какое-то время стояла в темноте, не решаясь ступить в неровный круг света. Смотрела и слушала. Парни спали беспокойно, стонали сквозь сон и вздрагивали. Кажется, оба были голые, просто накрытые довольно большими и теплыми одеялами. Из-под которых торчало еще нечто белое. Я после секундного раздумья опознала в странном куске ткани лечебные примочки матушки Барбры. Ага, понятно, помощь им оказали.
Надо было развернуться и уйти, но я не смогла. Очень тихо ступая, я подошла к той лежанке, на которой спал Лиу — даже не задумалась в тот момент, откуда я знала, что это именно он, а не его близнец, — и опустилась на пол у изголовья.
Лиу спал, положив голову на скрещенные руки и повернув лицо к проходу между лежанками. Поэтому сейчас я могла видеть и высохшие грязными полосами на щеках дорожки слез, и прокушенную, припухшую нижнюю губу и нахмуренные в болезненной гримасе даже сейчас брови.
Никаких мыслей про «сам дурак виноват» у меня в голове не осталось. Все смыла странная нежность с привкусом горечи. Мне было больно оттого, что я, по сути, втянула парня в неприятности. И грустно оттого, что ухожу вот так, ничего не объяснив, даже не попрощавшись.
Рука сама потянулась и легонько погладила спутанные белобрысые лохмы. Коснулась невзначай щеки — и я нахмурилась, ощутив, что она заметно горячее, чем должна быть. Еще бы, после такой порки температура — дело обычное, я об этом когда-то читала в детской книге про угнетателей американского юга.