Я подошла так близко, как только могла. Между нами один-единственный шаг. Но мне безумно хочется, чтобы этот последний шаг ко мне сделал он.
Опускаю глаза — не могу больше выдержать его тяжёлого, горящего взгляда. Не могу выдержать того, что даже в такой момент он продолжает о чём-то напряжённо размышлять — я это вижу. А мне бы хоть немного бездумного чувства! Любить без оглядки, без колебаний и без сожалений. И чтобы он любил меня так же. Но я пообещала себе, что приму его любого. А значит, не буду слишком надеяться. Чтобы не разочаровываться потом, если его реакция будет не такая, как в моих мечтах.
Но в моём глупом девичьем сердце надежда никак не хочет умирать. Цепляется за жизнь, за крохи пищи, которые он даёт небрежными жестами, случайными взглядами, нечаянно оброненными словами, которым я придаю слишком много смысла — цепляется, как Пепельная роза корнями в мёртвый камень.
Слишком долго длится пауза — и я снова решаю взять дело в свои руки. Я ведь решилась уже — отступать некуда. Если не сейчас, то мне не хватит духу больше никогда.
Дёргаю непослушными пальцами завязки халата. В моих мечтах я делала это соблазнительно и грациозно… но я была б не я, если б всё пошло по плану. Они снова запутались! Хоть плачь. И слёзы — слёзы нервного напряжения и стыда — вскипели на кончиках ресниц моего склонённого лица.
— Никак не научишься раздеваться без моей помощи, — тихо проговорил муж. — Иди-ка сюда.
Он подался вперёд и взял мои руки в свои, одним движением прекратил нелепые попытки. А потом резко потянул на себя.
Подвинул поудобнее так, что я оказалась меж его разведенных колен — поясницей упершись о край столешницы. В надёжной клетке из его тела. Некуда бежать. Да и не хочется.
Мы будто замерли на цыпочках над пропастью. Ещё движение — и рухнем вниз.
Древо Пепельной розы притихло в ожидании. Свет бутонов стал глуше, потемнело в зале. В полумраке самым ярким пятном — сияющий шёлк моей сорочки. Белый цвет. Цвет невинности. Цвет первой любви.
И в этой тишине — почти мистической, как в храме — треск, с которым Дорн рвёт запутавшиеся завязки на моей одежде.
Странно, страшно. Как пшеничному полю спелому под чёрной грозовой тучей, которая скоро собьёт зерно и разметает по земле колосья. Как мыши, застывшей в тени парящей над нею хищной птицы. Как берегу океана в ожидании штормовой волны, что вот-вот обрушится на него всей своей первозданной мощью.
Признаться, последние страницы записок Тилль я пролистала, почти не вглядываясь, так была смущена. Теперь понимаю — надо было наизусть вызубрить и под лупой рассмотреть. Может, тогда бы так не боялась.