— Сыночек, прекрати! — нарочито громко кричала я, собственноручно ударяя кресло об стену. — Сыночек, я прошу тебя! Пощади хотя бы кресло! Должен же куда-то упасть господин ректор, когда придет проверить, как ты устроился?
Мне казалось, что это — катастрофически мало! Я стала метаться по комнате, создавая грохот и шум. А потом почувствовала, что у меня давление.
Я прилегла на диван, понимая, что это раньше я могла творить гадости всю ночь, закусывать ящик отравы барбариской, зажигать до утра адское пламя и высекать искры каблуками.
А сейчас… Ой-ой-ой!
Перед тем, как делать такие пакости, нужно запастись тонометром, ящиком таблеток и скорой помощью в оформлении завещания!
— Ма-а-ам! А что ты делаешь? — послышался голосок, пока я сидела и вырезала маникюрными ножницами на шторах след от когтей. А потом выжигала в них уродливые дыры.
— Делаю тебя хулиганом, — всхлипнула я, дуя на штору, когда дыра оказалась вполне приличной. Ай! Мои пальчики! Ай! Горячо! Фу-фу-фу!
— А я уже все нарисовал! — послышался гордый голосок. Я направилась в сторону художеств и застыла, уныло шмыгая носом.
На стене был нарисован домик, деревья, пушистые котики и жуткая — жуть, почему-то выглядывающая из-за диванов.
— Это ты, мам! — гордо показали мне на стену. Я очень надеялась найти себя среди котиков.
— Вот! — гордо показали мне Жуть Задиванную. Или у ребенка нет таланта к рисованию, который есть почти у всех демонов, либо я действительно так плохо выгляжу.
— Милая моя пакость, — вздохнула я, прохрустевшись спиной. Старость постучалась, но не вошла. — А где неприличные слова?
— Вот! — ткнули мне во что-то малюсенькое. Такое чувство, словно раненая и перепуганная муха ползла по стене, а потом отвалилась.
— Очень плохое слово! — признался сын, пряча фломастер за спиной и краснея. — Я старался.
Мне пришлось подойти очень близко, но даже так его нельзя было прочитать. Я наклонилась к стене и оттянула веко глаза, в надежде, что так будет видно лучше.
— Какашка? — спросила я, скорее, угадывая смысл, чем читая.
— Да! А как ты догадалась? — спросила сын, покачиваясь на носках. Он все еще выглядел смущенно. Словно тут не слово «какашка», а трехэтажный мат, на котором держится стенка.
— Так, мама сейчас вспомнит, как это делается! — предложила я, усмехаясь и потирая руки. Я вспомнила свою комнату в Академии. В которую боялись заходить даже самые стойкие преподаватели. Вспомнила свою стену, по которой можно было составлять словарь ругательных слов. А потом посмотрела на «какашку».
— Ма-а-ам! — округлились детские глаза, прочитав первую размашистую надпись.