Чем ближе мы подходили к церкви, тем громче стали слышны завывания Альвевы. Я поднял руку вверх, давая команду остановиться перед самыми дверями.
— Альвева, я умоляю тебя скажи что-нибудь! Что угодно! — почти взмолился я, но девушка продолжала молчать. Только поскуливания и всхлипы — это все, что она могла произнести, — Альвева, пожалуйста! Ты же знаешь, что я должен буду сделать, если ты не заговоришь!
— О, о пытках святого Антония легенды ходят! И то, что он сделал с твоим мучителем — это просто цветочки, — согласился Лагот, а Альвева никак не отреагировала на его слова, стиснув зубы. По ее щекам лились слезы, но она молчала. Бледная, растрепанная, еще недавно обретшая надежду на спасенье, воскресшая в руках Софы, чтобы снова умереть в моих.
Я еще несколько раз позвал ее, но, к сожалению, она так и не отреагировала. Видит Бог, я не хотел… Я отворил двери святого ордена и тяжелым шагом направился по коридорам. Я знал, что епископ ждет нас в молельном зале. Перед входом в святая святых я попытался еще раз заговорить с Альвевой, но она продолжала молчать, только теперь ее взгляд из затравленного превратился в волчий.
— Я никому не позволю тебя тронуть, — попытался донести я до Альвевы, как последнюю попытку воззвать к голосу разума. — Если ты не совершала этих преступлений! Скажи же мне!
Альвева молчала, а перед нами распахнулись двери, Виттор пригласил нас пройти внутрь.
— Убийца! Ведьма! Сжечь ее! За что ты??? За что ты так? Мы же хорошо относились к тебе! — наперебой верещала толпа, я поднял руку, призывая всех к тишине.
— Альвева, ты узнаешь этих людей? — вкрадчиво спросил я, тихо молясь про себя, чтобы она хоть как-то отреагировала, — Альвева, или эти люди наводят на тебя поклеп?
— Святой! Да как же так, — вышел вперед мужчина, закрывая собой плачущую жену, — У нас был один единственный ребенок! Мы и его еле вымолили у господа! А ты говоришь про поклеп? Да я ее своими руками…
— Остановись, — встал я между, кажется Осбертом и Альвевой, преграждая путь для народного суда, — Никто не смеет подходить, обвинять, рукоприкладствовать, пока я не разберусь. А когда я разберусь, Альвеву ждут два пути: свобода или костер. И не приведи Господь, кто-то из вас сделает что-то ей, если она будет отпущена на свободу.
Последнее предложение я произнес как можно понятнее, чтобы меня услышали и вняли. Женщины перестали плакать, вжимаясь в своих мужей, а кто-то прошептал: «Крылья… У него крылья… На стене крылья» — показывая пальцем на меня. Я резко развернулся, слыша, как у епископа выпал посох, но крыльев не было. Ни на стене, ни у меня за спиной… Что происходит?!