— Ничего себе, — сказали мы в унисон.
Я рассказал о прекрасной статье о Булезе в журнале «Нью-Йоркер», написанной Питером Хейвортом, критиком «Лондон Обсервер». Фуко не читал ее. Я поведал ему, что Хейворт назвал композиции Булеза величайшей революцией в музыке двадцатого столетия. Я также добавил, что, по словам Штокхаузена, Булез был единственным композитором, с кем он мог разговаривать.
— Я знаю Булеза уже тысячу лет, — сказал Фуко, — и недавно договорился, что он будет работать в Коллеж де Франс. Не в самом, правда, а в новом Институте исследования современной музыки, который находится около Парижа. Это получилось непросто, поскольку впервые преподавателю Коллеж де Франс разрешили учить студентов вне его стен. Но наш директор согласился с моей идеей, и Булез очень хотел прекратить дирижерскую деятельность, вернуться в Париже и преподавать. По-моему, я сделал хорошее дело.
— Вы много слушаете музыку, Мишель? — спросил Майкл.
— Я долго не слушал ничего, — посетовал Фуко. — Но снова осознал важность музыки, и способен слушать ее внимательно. Я не делал почти ничего иного последние три года.
— Какого рода музыку вы предпочитаете? Классическую? Современную?
— Да! — сказал он.
— Вы слушаете поп- и рок-музыку? — продолжил Майкл.
— Нет. Но я хотел бы сказать, что она оказывает большое влияние на людей во всем мире, особенно тексты, — заметил Фуко. Майкл же заявил, что у него не хватает времени на всю приличную классическую музыку, поэтому он не может тратить ее на популярную. Я вклинился в их разговор и сказал, что поп-музыка хорошо подходит для танцев, но в остальном слишком монотонная.
— Однако она тоже имеет право на жизнь, — заметил я в заключение.
По дороге мы набросали наши планы на следующие несколько дней. Фуко не принял только предложение познакомиться с ночной жизнью Западного Голливуда. По его словам, ему этого с лихвой хватило в Сан-Франциско. Мы свернули с автострады и через несколько минут оказались у нашего бунгало, которое как бы парило над шоссе 66 и при включенном наружном освещении напоминало прогулочное судно, плывущее по морю тумана. Справа от нас скалистые горы Сан-Габриэль вздымались к небесам, едва заметные в белой пелене, также, словно одеялом, прикрывавшей заросли чапарреля, широкой полосой тянувшиеся от нашего дома к подножью горы Маунт Балди.
— О-ля-ля, — воскликнул Фуко, войдя в дом.
— Très beau, merveilleuse![2] — сказал он, окинув взглядом рисунки Майкла и мои фотографии на стенах. Наша псина выскочила сзади из кухни, чтобы поприветствовать его.