— Майкл, — спросил он оттуда, — почему вы не привезли ничего из вашей собственной музыки, чтобы проиграть нам?
— У меня с собой есть одна короткая запись, — ответил Майкл. Он сходил к машине и вернулся со своей «Прелюдией на тему Баха». Поднялся ветер, и автомобиль начал слегка качаться.
— Почему ты продолжаешь открывать двери машины, Симеон? — спросил Майкл с мольбой в голосе. — Я закрываю их, а потом ты идешь и открываешь снова. Ты же посадишь аккумулятор.
— Чтобы в ней горел свет, — сказал я. — Сейчас ведь темно и сильный ветер.
— Кстати, как вы думаете, у нас не будет неприятных последствий от того, что здесь наверху так дует? — добавил я, обращаясь к Фуко и надеясь на поддержку с его стороны.
— Не беспокойтесь, — ответил он. — Такой ветер слабый и теплый для меня.
После довольно долгого молчания мы перебрались ближе к Мишелю.
— Я очень счастлив, — сказал он нам с мокрыми от слез глазами. — Этой ночью я смог посмотреть свежим взглядом на себя. И сейчас я понимаю мою сексуальность. Все, похоже, начинается с моей сестры. Нам снова нужно вернуться домой.
Затем он повторил последнее утверждение.
— Нам снова нужно вернуться домой.
— Я был неправ, — сказал я, — использовав слово «мистика» для описания этого эксперимента.
Фуко согласился.
— Вы думаете, это событие повлияет на ваше творчество? — спросил я.
— Определенно, — ответил он.
— У вас возникли какие-то философские идеи сейчас? — поинтересовался я.
— Нет, честно говоря. Я не проводил последние часы, размышляя над какими-то концепциями. Это был не философский эксперимент для меня, а нечто совсем иное.
Майкл предложил вернуться в отель и немного отдохнуть.
— Как хотите, — сказал Мишель. — Я могу провести остаток ночи здесь, но готов отправиться в дорогу, когда вы с Симеоном только пожелаете.
Когда мы вернулись на ранчо Фернес-Крик, Фуко принял душ и немного вздремнул в своих светло-красных жокейских шортах. Я вышел на улицу и, не придумав ничего умнее, занялся подготовкой своей вступительной речи к назначенной на вечер лекции Фуко в Клермонте. Майкл учил японский язык.
За завтраком несколько часов спустя я спросил Фуко, как он мог бы объяснить появление гениев в истории.
— Паскаль, Гельдерлин, например, откуда они берутся?
— История не двигается таким образом, — сказал Фуко и указательным пальцем нарисовал в воздухе прямую линию. — Она двигается так.
Палец задергался беспорядочно. Наблюдая за ним, мне чуть ли не поверилось, что отныне закончилась некая историческая эпоха, поскольку у меня на глазах Мишель Фуко опроверг постулат Спенсера о неуклонном прогрессивном развитии человечества.