Парадокс добродетели (Рэнгем) - страница 111
Пока не будут получены доказательства, что охотники-собиратели проявляют самопожертвование во время сражений, парохиальный альтруизм следует считать скорее культурным феноменом, чем эволюционным продуктом отбора. Японские летчики-камикадзе, уничтожавшие вражеские корабли во время Второй мировой войны, исламские террористы-смертники – все они действуют под давлением культуры, а не врожденных склонностей. На текущий момент нет никаких серьезных данных, которые бы указывали на то, что парохиальный альтруизм – универсальное свойство человека>14.
Дарвин тоже пришел к выводу, что внутригрупповая солидарность во время войн представляет собой культурный феномен. По его словам, общественные инстинкты не могли эволюционировать в ответ на межгрупповые конфликты, потому что даже в самых сплоченных и высоконравственных племенах всегда найдутся люди, которые будут эгоистичнее других. И у таких эгоистичных людей будет рождаться больше детей, чем у высоконравственных. “Тот, кто готов скорее пожертвовать жизнью, чем выдать товарищей… часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную природу… Поэтому едва ли окажется вероятным… чтобы число людей, одаренных такими благородными качествами, или уровень их развития могли возрасти путем естественного отбора, т. е. в результате переживания наиболее приспособленных”. Парохиальный альтруизм, или самопожертвование на войне, существует во многих обществах. Но возникает он вследствие военной культуры или поощрения отваги, а не вследствие эволюции>15.
Коротко говоря, гипотеза парохиального альтруизма, согласно которой межгрупповые конфликты приводят к появлению самоотверженного поведения, применима, по-видимому, только в контексте культуры, но не в контексте эволюции. Эта гипотеза тем не менее имела большое историческое значение, поскольку акцентировала внимание на героических аспектах человеческой социальности. Акцент на самопожертвовании заставил всех забыть и загадку миролюбивости человека, и размышления Дарвина о “кровавом конце”, ожидающем “злобных и неуживчивых людей”. Вопрос пониженной агрессии на целое столетие был заброшен, и о гипотезе наказания никто не вспоминал.
В течение долгого времени выдающиеся способности человека к кооперации привлекали гораздо больше внимания, чем его пониженная реактивная агрессия. Но постепенно проблема агрессии вернула свои позиции. Спустя тридцать лет после того, как Боулс с коллегами предположили, что в основе нравственности лежало самопожертвование на войне, эволюционный биолог Ричард Александер высказал предположение, что ключом к эволюции нравственности была репутация. Хотя самого Александера вопрос пониженной реактивной агрессии человека не очень интересовал, предложенная им гипотеза заставляла снова вспомнить дарвиновских “злобных и неуживчивых людей”. Александер хотел понять, почему естественный отбор способствовал эволюции доброты. Иными словами, почему в беспощадном мире, где каждый, казалось бы, должен быть сам за себя, у человека вдруг появилось представление о добродетели, не свойственное ни одному другому животному. Воскрешая идею, в общих чертах обрисованную Дарвином, Александер сосредоточился на биологическом значении репутации – то есть оценки личных качеств индивида, которую выносят другие люди. В опубликованной в 1979 году книге “Дарвинизм и дела человеческие” Александер доказывает, что в ходе эволюции человека владение речью в какой-то момент достигло того уровня, при котором стали возможны сплетни. И тогда большое значение приобрела репутация. Репутация доброго, всегда готового помочь человека могла сослужить очень хорошую службу. Так доброта стала вознаграждаться, а добродетель стала адаптивным поведением