И тут синелицый заплакал.
Завьера охватил такой ужас, что, начни мужчина мастурбировать, это не устрашило бы его больше. Он и не думал, что взрослые могут плакать и с плачем уснуть. Он припал к земле и замер. Если бы он пошевелился, его новый отец мог проснуться и снова заплакать. Так прошел час. Его пустой желудок ныл. И тут Завьер, несмотря на свой страх и отвращение к синелицему, внезапно ощутил странное чувство свободы: здесь, где он оказался совсем один, и сейчас, когда родные наверняка его искали. Все было объято тишиной. Только его беспокойные руки шарили по земле, пытаясь найти хоть что-нибудь: листок, ягодку… Как же он проголодался! В отчаянии он пополз к котелку. Сунул внутрь палец, потом еще раз. Взрыв восхитительного вкуса на языке. Он залез всей рукой и стал соскребать со стенок котелка остатки жаркого. Ему казалось, что в жизни он не пробовал ничего вкуснее. Перцы, такие сладкие, да с луком и чесноком, с рачьим ароматом, и нежные темные крылышки; он не ожидал нащупать языком пенистые усики-антенны, защекотавшие ему нёбо и глотку: вот это да!
Вкус шелка.
Как же давно это случилось, он тогда был еще совсем ребенком: одурманенный, он едва не потерял сознание, луна над головой ехидно усмехалась и казалась злобным чудовищем, а заросли вокруг представлялись рычащим зверем, каким — он даже не мог себе вообразить.
Он закричал.
На его глазах тело синелицего начало плавиться.
Синяя жидкость растеклась по земле и подступила к его босым ногам, во рту ощущался тяжелый вкус рака и мотылька, в голове стучала кровь — он не хотел верить своим ощущениям. Он отшатнулся. Это все правда? Мог ли он верить своим глазам? Вокруг шелестели силуэты, освещенные лунным светом. Кто-то хлопнул его по плечу. Он услыхал недовольное шипение неприкаянных обитателей леса. Серебряные глаза и сверкающие лезвия тонких ножей. Лица разевали и смыкали рты, удлиняясь и дряхлея на глазах. Их кожа пахла скисшим молоком.
— Мальчик, где твои родители?
Он упал, пополз назад; галлюцинации, вызванные дурманящим мотыльком, мешали разглядеть добродушное лицо неприкаянного. У всех лесных обитателей были рачьи головы, и он решил, что эти чудища сбежались допить останки расплавившегося синелицего.
— Иди домой, — приказал неприкаянный. — Тебе здесь не место.
И он помчался что было духу, на бегу взмывая высоко в воздух, дважды упал, ободрав руку о торчавший из земли острый корень дерева — его словно укололи чем-то ядовитым. Подобные вещи с ним и потом случались, но он накрепко запомнил хруст ломаемых рачьих панцирей; непреложный факт супружеской неверности его матери; внезапный дождик, прогнавший луну с неба; жжение на языке и голод, который он так и не смог утолить.