Ему стало стыдно идти за ним, размышляя: неужели ты — это я? Ну, разумеется, да. Они были очень похожи, причем сходство было настолько очевидным, что могло заставить благопристойных пожилых дам покраснеть, если бы они вспомнили старое суеверие: есть только один способ заставить ребенка по-настоящему тебя уважать. Если твоя мать занималась анальным сексом и мужское семя проникло в ее чрево из заднего прохода. Вот что она делала, если хотела родить ребенка, от которого отец ни за что бы не отказался. Но как бы то ни было, его мать и синелицый мужчина не посмотрели друг на друга в баре и двух раз. Может, забыли, как делали его. И он старался не думать о том, как эти двое, вспотев и прижавшись друг к другу, замерли в оцепенении, Трейя — выпятив зад.
Двое пьянчуг в момент спаривания.
Он проследил за синелицым мужчиной до самых Мертвых островов. О, это заняло немало времени. Мужчина топал, принюхивался, чесал рожу, рыгал, сплевывал, присаживался под кустом испражниться, потом порезал ступню битым стеклом и стал громко проклинать все на свете.
Завьер внимательно глядел под ноги и шел на звук его голоса.
Наконец синелицый вроде как добрался до нужного места в лесу: прилег на землю, начал ее рыть, как собака, и вскоре выудил большой грязный мешок и, найдя там что-то, принялся шумно пить. К изумлению Завьера, он к тому же откопал тлеющие угольки старого костра, медленно вымыл руки в протекавшем неподалеку темном ручье и принялся готовить еду.
Синелицый вывалил из сумки гору живописных перцев: языки пламени освещали их бока — желтые, красные, зеленые, пурпурные, черные и оранжевые. Он взрезал их и выковыривал зернышки, потом одни половинки положил целиком в огонь запекаться, а другие нарезал тонкими секторами и бросил тушиться в котелок, куда влил масла и положил репчатый лук и дикий порей, извлеченные им из карманов потрепанной одежонки; затем посолил головы и спинки пяти крупных раков в панцире, которых предварительно поймал в ручье, встав на колени. В самом конце он добавил к тушившимся в котелке овощам рачье мясо, похлебал бульон и напоследок истолок панцири и головы, словно они были не хуже остальных частей и столь же съедобны и вкусны, как его жаркое.
У Завьера так громко заурчало в желудке, что он перепугался, как бы урчание не услыхал синелицый. И от мужчины, и от приготовленной им еды, казалось, исходило золотое сияние, озарявшее небо. Завершив трапезу, синелицый затоптал костер и прилег рядом. Ночь была тиха. Завьер решил, что ему пора уходить. И подумал, не стащить ли один печеный перец.