— И сколько им лет?
— Восемь.
Он вдруг почувствовал себя неблагодарным глупцом. Шесть младенцев на руках — серьезный повод, чтобы оставить своего аколита, ведь так? Особенно когда этот аколит — радетель. Вполне взрослый, чтобы управлять собственным рестораном, собственной жизнью. И ублажать жену. Она же научила его всему, что знала сама, — чего же еще он мог от нее требовать? Но все же, ее мальчикам уже восемь… За эти годы она могла хотя бы написать ему письмо. Если он был ей небезразличен. Он отхлебнул травяного отвара, надеясь, что тот прочистит ему голову. Или гибкий дом так воздействовал ему на мозги, что его мысли доставляли ей удовольствие. Конечно, это было не слишком подходящее место для детей — дом, столь чутко реагировавший на смену ее настроений и на возникавшие у нее желания.
А он отлично знал, какое у нее переменчивое настроение.
Завьер откинул голову на спинку кушетки. Его своенравный пенис грозил прорвать ткань одежды. Она вытащила ноги из прудика, тоже прилегла на спинку и, прикрыв глаза, стала за ним наблюдать. Ему захотелось побренчать большим пальцем на ее губах, как на струнах.
— Кажется, я слышала по радио песенку про то, что твой дружок больше не отличается активностью. — Она указала пальцем на его промежность. — Но я ясно вижу, что это ложь.
Когда она первый раз позвала его к себе в постель, он очень разволновался. Он привык к Найе, к череде молодых девушек. Он был уверен, что она продемонстрирует ему нечто грубое и неистовое: разорвет его на мелкие кусочки. Но Дез’ре сидела у окна в своей комнате и смотрела на вечерние сумерки, маша работницам, шагавшим по длинной дороге под гору и грызшим мягкие яблоки.
— Говори, — сказала она.
При этих воспоминаниях у него вспыхнули уши.
Дез’ре поднялась, по-кошачьи потянулась всем телом, потом пересекла комнату и подошла к тюфяку, который словно по команде сдвинулся к середине пола, на ходу стянула платье через голову, обнажив блестящие спину и ягодицы.
— Подойди, малыш, и ляг со мной.
Он попытался снять возникшее между глаз напряжение. Она все еще вовсю пользовалась сексапильностью по собственному усмотрению — как козырем в рукаве или тараном, ради забавы или ради любви. Что же делало ее столь неотразимой? Не лицо или бедра, он никогда не выделял в женском теле составные части: все части женского тела гармонично сочленялись со всем остальным, как ингредиенты сложного блюда. Может, дело было в ее поразительной легкости в обращении с людьми. Она настаивала, чтобы он быстро обучался всему, что ей нравилось. Никаких поползновений спрятаться под покровом тайны или невинности.