Многие полагали, что она любит пускать кровь и кромсать мясо ножом, но в глубине души он знал, что она обожает печь. На ее кухне превыше всего ценилась точность дозировки. Она была олицетворением чистоты, аккуратности и тщательной выверенности рецептов выпечки и злилась, если приходилось работать до седьмого пота. Теперь у нее на кухне все было иначе.
Запасы свисали с потолка кухни и громоздились кучами на столах. Алые питайи, порезанные по диагонали на дольки, с театрально сияющей сливочной мякотью; чернослив в бочонках, вручную снятые с веток лимоны на золотистых веточках — каждый размером с кулак; шишковатые джекфруты и пучки мяты. На полу — рядом с детской рогаткой — валялись рассыпанные толстые стебли ванили и пушистые стручки тамариндов. В кладовке хранились сахар и какао-бобы в больших каменных бочках; на кокосовых стружках виднелись отпечатки грязных ладоней. В холодильной комнате он увидел рядом с большими шматками жирного сливочного масла гору стоптанных сандалий. Темный нерафинированный сахар-песок хрустел под ногами. Забытая башня из пустых коробок, явно составленная детскими ручонками. И муравьи.
Остатки завтраков: снятая с помидоров кожица, засохшее яйцо, хлебные корки, фруктовая кожура — все валялось на длинном тяжелом столе. Снятая и брошенная где попало одежда. Завьер не мог скрыть удивления. Такой беспорядок в священной для нее кухне, где она когда-то рявкала на него за случайно отлетевшую от куска мяса капельку крови.
— Здесь гибкий дом не наводит порядок?
— Я и так знаю, где что лежит.
Он сел за стол. А она засуетилась вокруг него, сдвинула в сторону объедки, выставила чистую посуду и приборы, предложила хорошего красного вина и свежевыпеченный утренний хлеб, пахнувший дрожжами и аппетитно воздушный на языке; потом колбасу из хутии, которую самолично забила и сделала из мяса фарш, и дольки маринованных артишоков с ее огорода. Он умирал с голоду, это было как раз то, что нужно: свежайшие дары земли, заботливо приготовленные ее руками, живой результат ее единоборства со скрытыми свойствами добычи, извлеченными ею с дотошной жестокостью первобытного охотника.
Дез’ре включила радиоприемник, настроив на музыкальную станцию. Исполнялась местная песня: без слов, один барабанный бой. Он наблюдал, как ее пальцы трогают еду. Они двигались не так, как прежде. Медленнее. И не так ловко. Колбаса была острая, сладковатая, фарш безупречно сбалансирован, но когда она нарезала артишоки, сильно их помяла: ее ножам требовалась заточка. И это его тоже удивило.
— Хочешь, я наточу тебе ножи?