И была уже спустя два дня похоронена в приходской церкви Святой Марии, в Скарборо, так что Патрику никак было не успеть на похороны младшей дочери. Ему оставалось лишь молиться за упокой ее души, в то время как ее тело опускали в землю в семидесяти милях от Ховорта.
«Самое тяжкое испытание начинается с наступлением вечера, – пишет Шарлотта Эллен Насси по возвращении домой. – В это время мы обычно собирались в столовой, разговаривали… А теперь я сижу здесь одна. И вынуждена молчать».
Молчать и писать.
Но после трех смертей за девять месяцев ей не писалось – по крайней мере, регулярно, изо дня в день, так, как бы хотелось.
«Она рассказывала мне, – пишет Элизабет Гаскелл, – что далеко не каждый день могла писать. Иногда проходили недели, даже месяцы, прежде чем она могла что-нибудь добавить к написанному. Но наступало утро, и она просыпалась, ощущая то, что должна была сказать. По ее словам, она видела продолжение своей книги. Оставалось лишь найти время для того, чтобы сесть и написать соответствующие сцены и вытекающие из них мысли».
Как бы то ни было, «Шерли» продвигается, лето 1849 года уходит на то, чтобы дописать и переделать написанное в конце предыдущего года и в начале нынешнего, когда Энн была еще жива. Написанное и уже отправленное Смиту Уильямсу и Джорджу Смиту с убедительной просьбой не скрывать от нее, если роман не нравится.
«Буду благодарна за самую нелицеприятную критику, – пишет она 4 февраля 1849 года в издательство. – Будьте же чистосердечны. Если вам кажется, что эта книга обещает быть менее интересной, чем „Джейн Эйр“, – так и скажите, буду трудиться дальше».
В течение месяца от издателей нет никаких вестей – плохой знак, однако в марте приходит обнадеживающий ответ: роман понравился. Понравился, за вычетом, во-первых, неубедительных мужских персонажей и, во-вторых, – первой главы, где викарии предстают не в самом благоприятном свете. Насчет мужских персонажей Шарлотта спорить не стала:
«Когда я пишу о женщинах, я больше в себе уверена».
А вот относительно первой главы, как и в случае с «Джейн Эйр», с издателями не согласилась:
«Викарии и их повадки списаны с жизни. Говорите, что хотите, джентльмены, но Истина выше, чем Искусство. „Песни“ Бернса лучше, чем эпические романы Бульвера. Грубые, язвительные очерки Теккерея предпочтительнее тысяч тщательно выписанных картин. Пусть я невежественна, но позволю себе придерживаться этой точки зрения».
Уже потом в самом романе читаем:
«Обратите внимание, всякий раз, когда пишешь чистую правду, ее всегда почему-то называют ложью».