1836 год в жизни Мэри-Энн, да и всей семьи, становится судьбоносным: после долгой болезни умирает ее мать, выходит замуж за местного хирурга сестра, собирается завести семью и брат, управление поместьем он берет на себя, увлекается охотой, расходится с младшей сестрой и в вопросах веры: Айзек тяготеет к Высокой церкви, сестра, как отец и воспитывавшие ее сестры Франклин, – к евангелистам. Мэри-Энн оставляет школу в Ковентри и возвращается в Грифф-хаус с намерением посвятить себя овдовевшему отцу и стать – в пятнадцать-то лет! – «образцовой домашней хозяйкой», которая обойдется без прислуги и домоправительниц. Чего только она в эти годы «гриффского затворничества» не читает, о чем только не размышляет.
«Мой ум, – пишет она в 1839 году, – представляет собой вместилище самых разнородных областей знания – от истории, древней и современной, в том числе и истории Церкви, до разрозненных поэтических опытов Шекспира, Каупера, Вордсворта. Находится в моем уме место и для газетных статей, и фрагментов из Аддисона и Бэкона, и латинских глаголов, а еще – для геометрии, энтомологии, химии и метафизики. И все это – под спудом каждодневных происшествий, треволнений и домашних забот».
И, добавим от себя, – вместилище поистине неуемного воображения и впечатлительности; впрочем, Лондон, куда она впервые едет с братом в том же 1839 году, оставил ее равнодушной. «От этого Вавилонского столпотворения я не в восторге» – пишет она мисс Льюис, Айзек же вспоминает, что самое большое впечатление произвел на сестру перезвон колоколов собора Святого Павла.
Поражает она в эти годы и невероятной пытливостью: не пройдет и нескольких лет, как она приобщится к высшей математике, физике, биологии, дабы, любила говорить неустанная, охочая до знаний Мэри-Энн, «не допустить размягчения мозгов». Что-что, а размягчение мозгов ей не грозило; пусть она и не станет самой талантливой писательницей Викторианской эпохи (здесь у нее есть достойные конкуренты: Элизабет Гаскелл, сестры Бронте), но уж точно самой образованной – с годами ее стали называть, причем без тени иронии, учителем жизни, Викторианской Сивиллой.
В эти годы Мэри-Энн как никогда много и беспорядочно читает, в том числе, естественно, и художественную литературу, однако к научному знанию относится не в пример лучше, нон-фикшн предпочитает литературе вымышленной. Из исторических романов, даже если это романы Скотта, рассуждает она, не извлечь того, что можно извлечь из истории. «К чему тратить время на то, что никогда не существовало?»
В истории литературы не раз бывало, что известные прозаики начинают со стихов. Мэри-Энн – не исключение. В стихотворении 1840 года, напечтанном в «Христианском наблюдателе» за январь 1840 года (первая публикация двадцатилетней поэтессы), Мэри-Энн признается, что изучение теологии имеет теперь для нее значение куда большее, чем еще совсем недавно запойное чтение беллетристики: