Викторианки (Ливергант) - страница 113

Но когда Мэри-Энн исполнилось пять лет, их с Айзеком дружбе пришел конец: восьмилетний Айзек был отправлен в закрытую школу для мальчиков, а Мэри-Энн – в пансион мисс Лэтем в Аттлборо, деревню в миле от Грифф-хаус, где училась Крисси и где младшая дочь Эвансов провела неполных четыре года, возвращаясь домой лишь по воскресеньям.

Из пансиона в Аттлборо Мэри-Энн перевели в школу мисс Уоллингтон в Нанитоне, где она близко сошлась со своей учительницей мисс Льюис, многому ее научившей и ставшей впоследствии ее близкой подругой. И где ее обуяла страсть к чтению, причем отнюдь не детскому: в свои неполные девять лет Мэри-Энн с присущим ей уже тогда ненасытным интеллектуальным аппетитом глотает «Историю дьявола» Дефо, «Путь паломника» Беньяна, романы Вальтера Скотта. Однажды, когда у нее раньше времени забрали роман Скотта, который она не успела дочитать, Мэри-Энн села «дописывать» его за классика, а потом, когда книга к ней вернулась, сравнила свою версию с авторской и, кажется, осталась собой довольна.

Из Нанитона уже тринадцатилетняя Мэри-Энн, застенчивая, нелюдимая, впечатлительная, богобоязненная девочка, которая выглядит гораздо старше своих лет (даром что ударяется в слезы или громко, заразительно смеется по любому поводу), переезжает в Ковентри, где учится уже в третьей по счету школе у сестер Франклин, дочерей местного баптистского проповедника, и где способности Мэри-Энн раскрываются в полной мере. Она – таков «общий глас» и учителей, и учеников, и директрисы мисс Ребекки Франклин – самая яркая и многообещающая из учениц. Мэри-Энн, правду сказать, сторонится остальных воспитанниц, держится особняком, соучениц «не удостаивает», одевается скромнее некуда, не пропускает ни одной церковной службы, в то же время корит себя за то, что излишне амбициозна, «мне не хватает, – пишет она своей тетке, жене младшего брата отца, – покорности, христианской простоты».

Амбиции ее, однако, вполне оправданны: она постигает теологию, цитирует Шекспира и Мильтона, ей одинаково легко даются геометрия, энтомология и химия, она отлично успевает по-французски, с приходящим учителем изучает итальянский и немецкий, со временем к этим языкам добавятся латынь и древнегреческий, и даже древнееврейский. А еще она лучше всех играет на фортепиано и поет, хотя сама эти свои музыкальные успехи бурно отрицает. «Нет, не лежит у меня душа к музыке, да и голоса не хватает», – пишет она отцу и нередко, исполнив какую-то мелодию своим сильным, мелодичным голосом, пускается в слезы – ничего, мол, не получается. Точно так же будет страдать, особенно поначалу, и ее литературная самооценка, и люди, хорошо и близко ее знавшие, к ней расположенные, спешили похвалить ее очередной роман, даже если он им не слишком понравился.