Тем временем начальствующие чины выяснили причину нервной раздражительности своего вилюйского подопечного. Как сообщали Шувалову 18 октября 1872 г., она стала следствием запрета встречам Чернышевского с Шагановым и Николаевым, и далее добавил, что в последнее время Чернышевский живёт спокойно, и здоровье его находится в удовлетворительном состоянии. Но от темы безумия мы пока еще не ушли.
Строго говоря, безумие ушло, когда окончилось притеснение, когда ему перестали показывать, что он ничего из себя не представляет, обыкновенный заключенный, обыкновенный государственный преступник. В конце 1872 г. приказом от 6 декабря на место С. Ижевского был назначен жандармский унтер-офицер Иван Максимов. Заменены и урядники. С низшим составом охранников Чернышевский, впрочем, никогда не конфликтовал. В мае 1872 г. о Готилове и Попове, не называя их по имени, он писал как о «скромных и добрых сожителях» (Чернышевский, XIV, 518). Проблема оставалась только с исправником. Исправник Ф. Аммосов служил до ноября 1873 г., и отношения с ним постоянно оставались напряженными. О положении Чернышевского в последние месяцы 1872 г. вспоминал В.Н. Шаганов: «Жандарм творит ему по возможности пакости, – так, например, зимой начал запирать острог, когда сам уходил пьянствовать с казаком в город, а потом это запирание ввел в систему, именно: стал запирать острог, когда бывал и дома.
<…> Так постоянно, понемногу его переводили на острожное положение, которое потом даже усилилось присылкой военного караула и занятием им сторожевых постов со всех сторон острога»[389]. Только после смены жандарма многое изменилось У нового жандарма Чернышевский даже начал столоваться. И полковник Купенко стал доволен, замечая в декабре 1873 г., что НГЧ к приставленному надзору кроток и вежлив.
И все равно, как вспоминал Меликов, не любил и враждебно относился Н.Г. к местной администрации. Губернатора Черняева и преосвященного Дионисия, при посещении ими Вилюйска, не принял, не объяснив причин. Общался дружески с якутами. С своим сторожем-жандармом в первое время проделывал невинные шутки. Свыше, т. е. из Питера, было предписано иметь за Чернышевским особо бдительный и в то же время незаметный для него надзор днями. Днем Н.Г. мог ходить свободно даже по окрестностям города. Жандарм должен был иметь за ним неослабный надзор, не упускать его из виду, не давая в то же время Чернышевскому заметить этого. Н.Г., конечно, это заметил или догадывался об этом. Чтобы подшутить над жандармом, Н.Г. отправлялся в соседний лесок; в последнем, как будто бы считая себя вне надзора, подбирал полы пальто и пускался бежать, как бы устраивая побег. Тогда сердце жандарма не выдерживало: он пускался вдогонку за Н.Г. с криком: «Николай Гаврилович, Николай Гаврилович, куда вы? Остановитесь!» Сделав моцион, Н.Г. останавливался и шел шагом, как будто ни в чем не повинный. Эти шутки Н.Г. позволял только в первое время, пока не удостоверился в простосердечии жандарма Щепина и его семейства, пока не приобрел в жене жандарма даровую и терпеливую слушательницу высказываемых им дум и мечтаний, а может быть, и стонов наболевшего сердца. Но это уже был последний год в Вилюйске.