«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского (Кантор) - страница 344

Но сами похороны вернули его к дому, где он родился, к дому, воспитавшему в нем святость. Отпевали его Сергиевской церкви. Возле родового дома Чернышевских дважды отслужили литию – по пути в церковь и обратно. Весь достаточно длинный путь до Воскресенского кладбища гроб с телом несли на руках. Шли по Немецкой, Александровской и Московской улицам. Провожающие организовали хор, и «он пел прекрасно». «Катафалк, везомый четырьмя лошадьми, украшенный венками с развевающимися лентами, несение гроба женщинами, этот хор, масса провожающих – придавали всей процессии торжественно необычайный вид и делали похороны такими похоронами, каких Саратов не видел да никогда и не увидит. А тот, кто лежал в этом гробу? Как мало все это согласовалось с тою простотою, которую он везде и во всем любил! Но разве можно считать эту торжественность оскорблением его памяти?» – писал М.Н. Пыпин родным в Петербург.

Похоронили на Воскресенском кладбище в Саратове. Речей на кладбище не было. Погребли его в семейном склепе, для чего пришлось опустить глубже в землю гроб матери Чернышевского Евгении Егоровны и два маленьких гроба – Александры Нейман (дочери Ек. Н. Пыпиной-Нейман) и Виктора Чернышевского. Гроб с телом Николая Гавриловича поставили рядом с отцовским по правую его сторону. Спустя полтора года на могиле Чернышевского была поставлена железная часовенка, изготовленная по рисунку художника Ф.Г. Беренштама, с цветными стеклами и запирающейся дверью. Часовенка сохранилась на территории усадьбы.

На сороковой день 26 ноября О.С. Чернышевская организовала, как и полагалось по христианскому обычаю, панихиду. Соответствующее объявление появилось в газете. Сохранившейся распиской от редакции газеты документально подтверждается, что текст объявления поместила вдова писателя. Интересен рассказ знаменитого кадета В.А. Маклакова о панихиде по Чернышевскому в Москве: «Молодое поколение Чернышевского уже не читало; но имени его не забыло. Даже в учебнике русской истории Иловайского был помещен пренебрежительный отзыв о его романе “Что делать”. Зато в студенческой песне до последнего времени сохранялся куплет:

Чернышевский был для нас символом лучшего прошлого. Кроме того, он пострадал за убеждения, был жертвой несправедливости. Его смерть кое-что во всех затронула. Власти хотели, чтобы она прошла незаметно. Допущено было только совершенно лаконическое оповещение о ней в газетах в отделе известий. Панихид назначено не было. Мы, студенты, решили, что этой смерти без отклика оставить нельзя. В 89 году Чернышевский был только “история”, а не “политика”; а из истории его имени вычеркнуть было нельзя. Что в панихиде по нем могло быть преступного? Не предупреждая священника, мы заказали в церкви Дмитрия Солунского, против памятника Пушкина, панихиду в память “раба Божия Николая”. Объявлений в газетах не помещали; но посредством нашей “боевой организации” оповестили студенчество по аудиториям. Призыв имел необыкновенный успех. Церковь была переполнена; многие стояли на улице. Я с паперти наблюдал, как со всех сторон непрерывными струями в нее вливались студенты. Встревоженный священник сначала отказался служить; его упросили, запугали или подкупили – не знаю. Власти панихиды не ожидали; мер принять не успели. Но одной панихидой дело не ограничилось. Церковь была на углу Тверского бульвара, из нее все без приглашения вышли на бульвар и двинулись по нему к университету. Это было почти кратчайшей дорогой. Но по тому времени это уже показалось событием. Громадная толпа студентов шла по Тверскому бульвару и потом по Никитской без криков, без пения, спокойно и стройно»