, I, 773–774). Так рождались мифы. А миф – это явление страшное, если мы откажемся от высокоумных пояснений философской молодежи. Не могу не привести верную, на мой взгляд, мысль Н. Бердяева: «Коллективные массовые движения всегда вдохновлялись мифологией, а не наукой»
[91].
Приведу небольшой стих Константина Случевского:
МИФ
И летит, и клубится холодный туман,
Проскользая меж сосен и скал;
И встревоженный лес, как великий орган,
На скрипящих корнях заиграл…
Отвечает гора голосам облаков,
Каждый камень становится жив…
Неподвижен один только – старец веков —
В той горе схоронившийся Миф.
Он в кольчуге сидит, волосами оброс,
Он от солнца в ту гору бежал —
И желает, и ждет, чтобы прежний хаόс
На земле, как бывало, настал…
Самое поразительное в поведении Чернышевского, которое он пронес сквозь всю жизнь, его снисходительность и прощение причинившим ему недобро. Даже про Всеволода Костомарова, усилиями которого Чернышевский был отправлен практически на всю жизнь в Сибирь, он говорил, что просто тот был нездоров. И это несмотря на умение метать молнии, когда он спорил с противниками. Его «Полемические красоты», где он наотмашь бил по своим противникам, надо сказать, напугали и обозлили литературное и политическое сообщество. В его защиту выступил лишь Ф.М. Достоевский. Чернышевскому казалось, что рацио и ясность ума сами собой преодолеют мифологизм сознания современников. Всю жизнь Чернышевский страдал от мифов о себе. Его не понимали, хотели подогнать под привычные ранжиры, не получалось, а в результате возникали мифы. Его позиция – позиция христианина, не принимавшего идолов и кумиров. Как писал Петр Лавров, Чернышевский «считал своим главным, священным долгом обнаруживать «обманчивость» множества «иллюзий», которые смешивались в умах русской интеллигенции с здравыми умственными и нравственными требованиями»[92]. Конечно, многое в создание мифа о нем перешло из его юношеской бравады, когда он позволял себе насмешничать над привычными понятиями. Но сам он хотел (с этим и ехал в Саратов) остепениться и заняться реальным своим делом, к которому чувствовал призвание – наукой и литературой.
Женитьба (уход от бравады)
Вернемся к временно отодвинутой нами теме – к теме женской любви. Ибо в Саратов он ехал не для бесед с историком Костомаровым и даже (надо это признать) не только для того, чтобы побыть с родителями. Он пробыл там три года. Для посещения родителей многовато. Как сам он писал в дневнике, отдавая себе отчет в своих целях, ибо он ехал в Саратов с твердым намерением: «Если я явлюсь в Петербург не женихом, я буду увлекаем в женское общество своею потребностью. <…> И любовь помешает работе. <…> Да и какие девицы в Петербурге? Вялые, бледные, как петербургский климат, как петербургское небо. <…> Моя невеста должна быть не из Петербурга» (