Краешком глаза Даша заметила, что обеденная зала пустеет. Последними вышли Долгорукие, которые долго топтались у двери, так и этак пытаясь обратить на себя внимание императора, однако тот повернулся к ним спиной столь выразительно, что не понять его настроения мог только полный дурак. Даша перехватила недобрый взгляд Екатерины и мельком подумала, что теперь ей еще труднее придется уживаться с новой родней.
А может быть, если она сейчас умудрится разгневать государя, и уживаться больше не придется? Выгонит император ее из Москвы, вышлет в родное имение, как недавно выслал своего строптивого родственника и президента камер-коллегии Александра Львовича Нарышкина, как еще прежде выслал знаменитого Абрама Ганнибала, Аграфену Волконскую и разных иных-прочих. Вот хорошо-то было бы! Уехать домой…
Ой, нет! Уехать – и лишиться всякой надежды на встречу с Алексом?!
Но что же делать? Ведь сейчас, кажется…
Холодные пальцы Петра переползли с кружева на Дашино запястье, стиснули его так, что девушка невольно поморщилась. Оглянулась затравленно, ища, куда бы спастись, и с ужасом обнаружила, что в обеденной зале они остались одни, нет даже лакеев, которым следовало бы убирать со стола.
– Что же вы молчите? – голос Петра стал тонким, злым. – Вы, быть может, все это игрушками считаете, а ведь я не шутя вас… я…
У него перехватило горло.
Даша молчала, пыталась высвободить руку; Петр не отпускал. Не осознавая своей силы, впился пальцами в мягкую кожу, чувствуя сейчас уже не робкую нежность к этой пленительной девушке, а обиду и стремление непременно, любой ценой подчинить ее своей воле. Более всего на свете мальчик-император хотел, чтобы все вокруг него признавали его уже взрослым: ему ничто не претило так, как отношение к нему будто к ребенку. Убеждение, что Даша сторонится его лишь из-за лет, разделяющих их, было невыносимо, как раскаленная игла, вонзившаяся в мозг.
Жажда во что бы то ни стало восторжествовать над строптивой девушкой, поступить по своей воле, не считаясь более ни с чем (это удивительно роднило Петра с дедом, несмотря на всю ненависть младшего к старшему), лишило его рассудка.
Он метнулся к краю стола, таща за собой Дашу, одним движением левой руки смел посуду, тарелки, салфетки, а потом подхватил девушку за талию и резко швырнул ее на столешницу – так, что она невольно завалилась на спину. Вцепился в пышные бледно-зеленые юбки, задирая их, путаясь в кружеве нижних юбок, комкая сорочку, протискиваясь меж судорожно стиснутых колен.
На грохот и звон в дверь кто-то заглянул, но тут же отпрянул, донельзя ошарашенный увиденным. Сунулись было лакеи – подобрать посуду, однако благоразумно исчезли вновь.