В голове тут же вспыхивает непрошеная мысль: «Неужели Натану и впрямь не нужны эти снимки? А как же память о безвременно почившем отце?» На снимке Стерлинг Госсетт, судя по всему, немногим старше Натана. И если я правильно понимаю, запечатлен он незадолго до своей кончины.
Все это наводит на печальные мысли, и чтобы от них отвлечься, я продолжаю свое путешествие по комнате. Благодаря многочисленным вылазкам сюда, во время которых я заглядывала в окна библиотеки, планировка дома мне уже знакома. И все равно: стоит мне переступить порог библиотеки, как у меня захватывает дух.
Зал великолепен и, кажется, нисколько не изменился за время своего существования. Если не считать появившихся здесь электрических ламп, выключателей, россыпи розеток и огромного бильярдного стола, который скорее всего значительно моложе самого дома, — в остальном все здесь осталось как прежде. Проходя мимо стола, я скольжу рукой по его кожаному чехлу и натыкаюсь на одну из бесчисленных книг в мягкой обложке. У судьи была до того обширная библиотека, что книги захватили все пространство — как захватывает стены вездесущий плющ. Они повсюду: под массивным письменным столом, на полу, на бильярдном столе, на полках.
Я упиваюсь этим видом, гляжу на него, зачарованная, любуюсь кожей, бумагой, золотым тиснением, чернилами, шрифтом.
И вот уже все прежние заботы позабыты, а я уношусь в мир грез. Погружаюсь в него так глубоко, что совсем не замечаю бега времени и прихожу в себя лишь тогда, когда понимаю: я в доме не одна.
Ханни Госсетт. Луизиана, 1875
Река нехотя выпускает меня из своих объятий, и я с трудом выползаю на песок, откашливая воду и все, что только скопилось в легких. Плавать я умею, да и за борт меня вышвырнули совсем недалеко от берега, но стихия решила показать норов. Волны, которые оставляло за собой судно, подхватили меня и потащили на глубину. Высвободиться оказалось не так просто. А уже рядом с берегом я вдруг различила, как где-то совсем близко скользит по илу аллигатор. Пришлось поднажать и на четвереньках проползти по дну последние несколько метров.
Я снова откашливаю воду и чувствую во рту привкус крови. Касаюсь шеи — и не обнаруживаю кожаного шнурка.
Он пропал! А вместе с ним и бабушкины бусины!
Не в силах унять дрожь в ногах, я поднимаюсь и, пошатываясь, делаю несколько шагов, выискивая бусины на земле. Задираю рубашку, ищу под ней. Ридикюль мисси, спрятанный под мокрыми брюками, соскальзывает ниже, а бусин нет как нет.
Мне хочется кричать, осыпать реку отборной бранью, но я лишь падаю на четвереньки и выкашливаю остатки воды.