Мисси гортанно рычит, точно дикий зверь, скалится, щелкает зубами.
Мужчина запрокидывает голову и хохочет:
— Вижу, кусаться ты не разучилась. А я-то уж думал, что мы эту дурь из тебя выбили, прежде чем наши дорожки разошлись.
Этот его голос… Я просеиваю воспоминания, точно муку, но они ускользают, увлекаемые порывами ветра. Были ли мы знакомы до этого? Может, его знал масса?
Мисси рычит громче. Я хватаю ее за руку, но она вырывается. Я снова напрягаю ум, пытаясь понять, кто передо мной. Если окликнуть его по имени, может, он замешкается и солдаты успеют схватить мальчишку с пистолетом.
Лошади переходят речку и взбираются на берег позади нас. Но я не свожу глаз с мужчины. Вот уж кто представляет опасность. Мальчишка, его сообщник, кажется просто кровожадным безумцем, но всем заправляет здесь именно этот человек.
— А ты… — он поворачивается к Джуно-Джейн. — Обидно будет расставаться с такой хорошенькой метиской. И уж тем более если поймал одну… особенно ценную. Можно сказать, ты выжила лишь благодаря случайному стечению обстоятельств. Пожалуй, тебя я оставлю. Будет мне компенсация за все те невзгоды, что выпали на мою долю из-за твоего папаши, — он поднимает левую руку и снимает с нее перчатку — на кисти не хватает нескольких пальцев. Потом он указывает на пустую глазницу под повязкой.
Этот человек считает массу виноватым в своих увечьях? Но почему?
Я отпускаю мисси и прикрываю собой Джуно-Джейн.
— Оставьте ребенка в покое, — говорю я. — Она ни в чем перед вами не виновата.
Он склоняет голову набок, чтобы лучше меня разглядеть, и таращится на меня своим единственным глазом:
— Кто это у нас тут? Маленький кучер, которого Мозес, по его же собственным уверениям, давно укокошил? Но все вы тут вовсе не те, кем кажетесь, а? — он смеется, и я вновь улавливаю знакомые нотки.
Мужчина подходит ближе:
— Тебя я, наверное, тоже оставлю. Пара прочных кандалов — и дело в шляпе. Сломать таких, как ты, проще простого. Ох уж эти негры, дьявольские отродья! Ничем не лучше мула. Не умнее. Надень на них упряжь — и забот знать не будешь. Впрочем, от них не только в упряжке может быть толк, — он обводит меня злым взглядом, который я тоже узнаю. — Кажется, знавал я твою матушку, — добавляет он и улыбается. — Весьма и весьма близко.
Он поворачивается к реке и приветствует всадников, которые приближаются к нам. А в это время воспоминания уносят меня в прошлое, все дальше и дальше. Его лицо проступает сквозь шрамы, повязку на глазу, я узнаю форму носа, очертания заостренного подбородка. Отчетливо вижу, как он приближается к повозке, в которой мы с матушкой льнем друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Вспоминаю, как его руки хватают маму и тащат к себе, как она цепляется за колеса. Ее болезненные стоны тонут во тьме, но я больше ее не вижу. «Спрячьтесь под одеяло, деточки мои, — задыхаясь, кричит она нам. — И сидите там!» Я натягиваю одеяло на голову, чтобы только ничего не слышать. Хваюсь за братьев и сестер, а их с каждым разом становится все меньше: сначала восемь, потом семь, затем шесть… три, два, один, и наконец остаемся только мы — я да моя кузина, малышка Мэри-Эйнджел. А потом я одна прячусь под потрепанным одеялом, надеясь, что меня не заметят.