Все это очень повлияло на детей. Они напуганы — даже Ладжуна, всегда самая спокойная и невозмутимая.
Пока одни возятся с перьевыми ручками и чернильницами, делая вид, будто сочиняют письма в газету, или склоняются над бумагами, беззвучно повторяя слова объявлений, которые скоро зачитают вслух, Ладжуна смотрит в сторону деревьев.
— Ну что, готова? — спрашиваю я, смерив взглядом ее работу — мне кажется, что тут еще есть что подправить. — Можешь прочесть вслух?
Рядом с ней, склонившись над столом, сидит Малыш Рэй и, чтобы как-то развлечься, вертит в руках перьевую ручку, украшенную жемчугом, — один из экспонатов коллекции, собранной мной за годы прогулок по распродажам и блошиным рынкам. Он даже не притворяется, будто пишет письмо, которое скоро всем зачитает.
Если Ладжуна не соберется, случится непоправимое. Вообще она должна быть спокойна, ведь назубок знает текст, который будет читать. Мы отыскали его на аккуратно вырезанном листе бумаги, спрятанном под обложкой Книги пропавших друзей. Внизу значится дата публикации в газете «Христианский Юго-Запад». По обе стороны от текста аккуратными буквами выведены имена потерянных близких — братьев и сестер Ханни, ее мамы, тети и кузенов, а также даты их воссоединения:
Митти — моя дорогая мамуля, повар в ресторане — 1875
Харди
Хет — старшая и любимая сестра, у которой уже есть супруг и дети, — 1887
Пратт — дорогой мой старший брат, машинист грузового поезда, женат, есть ребенок — 1889
Эфим — дорогая сестра и главная моя любимица, учительница —1895
Эдди
Истер
Айк — младшенький из братьев, симпатичный и образованный молодой торговец — 1877
Малышка Роуз
Тетя Дженни — любимая тетя, вышла замуж во второй раз, за проповедника — 1877
Азель — кузина и дочь тети Дженни, прачка, у которой есть дочери, — 1881
Луиза
Марта
Мэри — драгоценная моя кузина, повар в ресторане — 1875
Это история радости и обретения, боли и потери, упорства и твердости.
Ту же твердость я вижу и в Ладжуне — должно быть, она передается из поколения в поколение и досталась ей от прапрапрапрапрабабушки Ханни, хотя порой Ладжуна в этом и сомневается.
— Не могу, — еле слышно признается она, словно смирившись с поражением. — Они же все… смотрят, — она испуганно оглядывает зевак, собравшихся вокруг их необычной классной комнаты: состоятельных мужчин в ладно скроенных костюмах, женщин в дорогих платьях, нервно обмахивающихся на полуденном зное цветными листовками и бумажными веерами — теми, что остались от прошедших утром жарких политических дебатов. За ними оператор с камерой примостился у столика для пикника. Другой телевизионщик, с микрофоном на длинной стойке, расположился у противоположного конца нашего «класса».