Дав своему отряду несколько дней отдыха, Никита Пан двинулся дальше вдоль реки Демьянки.
Архип все эти дни пролежал, завернутый в шкуры, изредка только принимая пишу. Он спал целыми днями, не видя снов. Товарищи будили его, но он, открывая глаза, отворачивался и вновь проваливался в забытье. А когда настал день выступления, он едва смог взобраться в седло. Он чувствовал, как силы оставляют его.
— Этот болезный. Гляди, помрет старик, — молвил тихо Асташка наблюдавшему за Архипом издалека Никите Пану. — Пошли с ним двоих людей, пущай его отвезут обратно…
— Коли сдохнет, стало быть, судьба у него такая! — криво усмехнувшись, ответил Пан и тронул коня. Казацкий отряд уходил, провожаемый воинами Бояра до самых границ, затем они внезапно отстали и вскоре повернули обратно.
Городок вождя Нимньюяна, который казаки вскоре увидели на плоском, как блин, берегу Демьянки, был еще в более плачевном виде, чем предыдущий, который им довелось взять. Но здесь вогулы сами вышли из укреплений, решив числом сокрушить врага. Хватило нескольких залпов пищальных выстрелов, чтобы вся эта несметная сила вломилась обратно в городище, забрав убитых и раненых.
Казаки сомневались, что стоит брать это укрепление приступом, одни хотели идти дальше, но другие настояли на том, что городище придется штурмовать, ибо опасно оставлять позади себя такого противника. Недолго шумел немногочисленный казачий круг, решили все же взять город.
Как и в прошлый раз, троих бойцов Никита Пан отправил под стены, поджигать укрепления. Архип из последних сил собрал волю в кулак, сумев отогнать на мгновение от себя сковавшую его противную слабость и, взяв две пищали, спрыгнул в выкопанный для стрелков ров. Он без колебаний и промедлений, спокойно, будто вновь стоял у кузнечной наковальни, бил из пищалей по лучинкам на деревянных, поросших мхом вышках, и он даже не глядел, как после его выстрелов лучники заваливаются назад — он быстро, деловито, слаженно вновь заряжал пищаль и, кратко прицелившись, стрелял. Даже когда он узрел охватившее западную часть ветхого деревянного вала пламя, он продолжал бить из пищали. Он не думал ни о чем сейчас — ни о подозрительной хвори, которая, возможно, убьет его раньше Никиты Пана, ни о правильности выбранного им пути. Были только цель и пищаль, ставшая словно продолжением его рук.
…Когда казаки во главе с самим Паном кинулись на приступ, город сдался быстро. Оказалось, вождь Нимньюян со всей своей семьей сбежал в тайгу еще минувшей ночью, и оставленный им городок не стал драться насмерть. Вновь туземцы целовали саблю Никиты Пана на верность русскому государю, не ведая, что до того атаман желал истребить половину города, и только Асташка сумел остановить его, пригрозив Пану, что Ермак не простит ему такого своевольства.