Восемнадцатого марта Иоанн проснулся рано. Это был день, когда царевичу Ивану исполнилось бы тридцать лет, и государь очень живо помнил день его рождения. Помнил счастливые глаза любимой жены Анастасии, что держала на руках запеленатого младенца, помнил Лешку Адашева, Андрея Курбского, протопопа Сильвестра и митрополита Макария, что, улыбаясь, поздравляли государя в тот день, встретив его в переполненной людом думной палате. Бояре чинно сидят по лавкам, желая государю и сыну его долгие годы. Каждый второй из этих бояр спустя годы окончил свою жизнь на плахе… Да и нет уже ни Анастасии, ни Лешки Адашева, ни Курбского, ни Сильвестра, ни Макария… ни Ивана…
В полдень были призваны дьяки — Иоанн велел перечитать для него текст завещания. Вельский с тревогой глядел на него — неужто чувствует что-то худое? Выслушав, Иоанн выказал недовольство, что в завещании нет ни слова о его жене Марии и их сыне Дмитрии. Кому еще о них позаботиться, как не ему.
— Впишите, что во владение Димитрию Иоанновичу полагается Углич. Пусть брат его старший, будущий государь Феодор, не оставит младенца и живет с ним в любви и мире…
С тем и отпустил дьяков. Баня, в кою отнесли вскоре Иоанна, не принесла удовлетворения, и он велел доставить его обратно в покои. Силился отогнать мрачные мысли о мертвых. Ни к чему это. Принял из рук Вельского горькие снадобья, велел выставить на столе шахматы.
— Сыграть с тобою, государь? — вопросил с улыбкой Вельский.
— Тебе только в шахматы играть, башка у тебя пустая, как чан! Созови мне Родионку Биркина, — сидя на краю постели, проговорил Иоанн с раздражением. Вельский велел тут же позвать Биркина, лучшего игрока в шахматы при дворе — государь особенно любил играть с ним, видя в нем настоящего соперника. Тучный и низкорослый Биркин, тяжко дыша после подъема по высоким дворцовым лестницам, явился еще до того, как фигуры были расставлены на доске. Слуги и лекари понемногу заполнили покой — за государем требовался постоянный надсмотр. Иоанна усадили в кресло напротив Бир-кина. Началась игра.
Вельский, стоя подле государя, первым заметил что-то неладное. Иоанн разом весь покрылся испариной, слышно было, как натужно и хрипло он дышит. Дрожащая рука его с трудом передвигала фигуры. Вокруг словно все замерло.
— Государь? — вопросил с тревогой Вельский, заглядывая в побледневший лик Иоанна. — Государь? Худо тебе?
Иоанн не отвечал. А Вельский невольно подумал с тревогой, что чуть ли не впервые дал государю лекарства, не сунув их сначала в рот своему холопу. Запропастился он куда-то, черт, а сам Богдан Яковлевич попробовать не решился. Неужто лекарь государя отравил?