Но потом случилось нечто по-настоящему страшное, то, что она боялась себе даже представить. Боль, невыносимая, неизбывная, в сотни раз сильнее прежней, раздирающая боль всех матерей мира, казалось, сосредоточилась внизу живота, а горячий поток залил ее ноги.
Промокшие простыни, резкий запах, сбитое, мучительное дыхание, сердце, которое стучит в горле и не дает закричать, – Гюнхиль думала, что ей не пережить эту пытку. Но она не хотела погибнуть вот так, молча. И из последних сил закричала. В тот же миг ей показалось, что вместе с криком из нее вырвалась и боль. Не вся, конечно, но стало как будто легче. Ее крик был таким громким и отчаянным, что она не сомневалась: он наверняка долетит до Арендала или хотя бы до того, кто сможет ей помочь. Дверь распахнулась. Это был Арне.
– Ар-не, – еле-еле пробормотала Гюнхиль, будто поверив, что он услышал ее и чудо рождения новой жизни стало чудом и для ее глухого мужа.
Но волшебства не произошло. На верхней площадке маяка Арне накрывал лампы брезентом от воды, стекающей с крыши, как вдруг увидел, что Гюнхиль цепляется за дверь и, видимо, ищет его. Он тут же бросился домой.
И вот смотритель стоит в дверях, промокший, с прилипшими к лицу волосами, нерешительный, окутанный своим безмолвием.
Гюнхиль протянула руку – и Арне не задумываясь сжал ее холодные пальцы. Он увидел темные мокрые простыни, увидел, как пот стекает по лбу и по всему телу Гюнхиль. Ее дрожащие губы зашевелились, и он почувствовал горячее тяжелое дыхание.
Впервые в жизни кому-то по-настоящему нужна была его забота. Но Арне не знал, что делают в таких случаях, и растерялся.
Он мог бы отправиться на лодке в город, чтобы предупредить Пелле или доктора Олофсона. Но волны отбросили бы его назад и, возможно, перевернули лодку. Тогда Гюнхиль останется одна, умирая от боли на этих мокрых простынях. И не было никакого способа позвать на помощь, даже сигнализируя с маяка: люди всё равно не увидят и не услышат, потому что на маяк смотрят с моря и почти никогда – с берега. Про то, чтобы махать флажками, и речи не шло: из-за стены дождя невозможно было ничего разглядеть дальше ста шагов. И даже если кто-то заметит их призыв, то как бы он добрался сюда в такую бурю?
Гюнхиль звала его, умоляла помочь, а он, не зная, что делать, по-прежнему стоял и растерянно смотрел на нее.
Однажды на ферме старика Уле в Омли Арне видел, как рожала коза. Это было всё, что он знал о родах.
Его сердце колотилось и никак не могло успокоиться. Но всё же Арне разделся, вымыл руки и принес чистое белье. Затем он закрыл за собой дверь, чтобы свет из кухни не падал на Гюнхиль: он никогда прежде не видел ее нагой – стеснение и стыд не позволяли им обнажаться.