Первые полторы недели они репетировали в отеле с самым юным из актеров, игравших будущего Далай-ламу: ему было всего два года. К концу пятого дня все другие тибетцы уже запомнили, где им нужно стоять и что говорить, как следить за тем, чтобы свет на них падал правильно и т. п. А затем наступил день начала операции. Мальчика положили в центр общего плана и начали с ним играть. Но когда Скорсезе дал сигнал к диалогу, то ребенок просто посмотрел на него — видимо, задаваясь вопросом: «А что тут происходит?» Так прошло несколько дней. В конце концов они соорудили над камерой навес, а саму камеру расписали картинками с клоунами. Для того чтобы снять кадр, в котором камера отодвигается от закрытого глаза ребенка, им пришлось подождать, пока он заснет, и придвинуться к ребенку вплотную. При этом съемочная группа работала в почти религиозном молчании.
Первый снятый фрагмент картины подтвердил все опасения, которые Скорсезе питал с тех пор, как начал этот проект. Фильму не хватало силы. Прямолинейный и заредактированный эпизод с бегством Далай-ламы из Тибета в Индию совершенно не цеплял зрителя. «Нам нужно перетасовать сцены», — сказал Скорсезе Тельме Шунмейкер. Первую сцену с будущим Далай-ламой в возрасте двух лет они оставили практически неизменной, но при съемках эпизода встречи пятилетнего мальчика с лордом Чемберленом они начали менять местами фрагменты повествования. Тот же прием был использован и в сцене с двенадцатилетним мальчиком. В результате вторжение китайских войск в Тибет в фильме не упоминается вовсе, но это только усиливает внимание зрителей к тому, что происходило потом. К тому времени, когда кинематографисты снимали сцены из жизни восемнадцатилетнего Далай-ламы, они уже строили картину исключительно на эмоциональном уровне, почти как документальный фильм, не беспокоясь о том, в каком монастыре они находятся и в какой части света. Они превращали определенные сцены в сны и наоборот, делали из снов явь, никак не указывая на то, где начинаются и заканчиваются сновидения.
«Последние 30–40 минут фильма мы находились в свободном падении, — рассказывала Шунмейкер. — Марти объяснял нам это в музыкальных терминах, и нам приходилось разыгрывать сцены, как музыку: создавать крещендо эмоций определенными сопоставлениями». Некоторые эпизоды были целиком построены вокруг музыки Филиппа Гласса с использованием плавной смены кадров (иногда их число доходило до 250), для того чтобы придать фильму ностальгический акцент. Монтировали фильм в течение 1997 года, с января по август и в октябре. Скорсезе закончил фильм дерзким приемом. Обычно кино закачивается тем, что экран постепенно становится черным. «Но только не этот фильм, — сказал он. — Я хочу сделать внезапный обрыв». Идея состояла в том, чтобы вырвать зрителя из созерцания вида с вершины горы так же резко, как Далай-лама был вынужден бежать из Тибета. «Ну кто еще мог закончить фильм таким образом?» — спрашивает Шунмейкер.