Так и получилось, что ты послал Питеру письмо с просьбой приехать. Питер уже возобновил учебу в Лондонском университете и ответил, что с этой минуты все нэнни принадлежат нам, но ты снова написал ему, что ты не шутишь и правда просишь его приехать уладить дела. Питер приехал только через полгода с лишним, и я наконец-то увидела в нэнни самую обыкновенную домашнюю скотину, когда у меня на глазах эти непокорные лани тупо дали загнать себя в кузов фургона. Было больно слышать, как Питер договаривается со скупщиком о цене, оказалось, нэнни стоят намного меньше, чем мы думали. Те животные, что похуже, наверняка попали прямиком на бойню, а хороших продали на рынке, так что они перешли из рук одного торговца скотом в руки к другому.
Питер настоял на том, чтобы отдать нам бо́льшую часть выручки. Себе он взял только деньги за билет от Лондона и обратно. Он улетел обратно в Англию, а мы свезли его скудные пожитки на свалку. Потом отдали ключ от большого дома Доминику и, с девятью тысячами франков в кармане, покатили на наших допотопных велосипедах курсом на север. Кроме денег наш багаж составляли: мой спальный мешок, кое-какая одежда, твой дамский станок и три тома «Тайн», которые мы решили присвоить, Глоту они все равно были ни к чему.
Сколько дней уже продолжается молчание, не знаю, я сбилась со счета, думаю, пошел пятый месяц. Все это время мы не зависели ни от кого и ни от чего, мы восседали, словно короли на престоле. Смирившись с твоим молчанием, я оценила, какое это благо — так надолго отгородиться от влияния мира вне стен этой комнаты. Из участника я превратилась в зрителя. Кроме необходимости заботиться о тебе я могу сложить с себя всякую ответственность, и это приятно, возникает чувство легкости и чистоты.
Но из-за того, что ты обрек свое тело на лишения, состояние твое неожиданно ухудшилось, щеки впали, нос заострился, глаза ввалились. Ты то и дело меняешь позу и при этом постанываешь. Иногда ты выставляешь ноги вперед, потом снова подтягиваешь их под себя и сидишь на коленях. Когда ты пытаешься сесть по-турецки, голова твоя свешивается вперед, словно шея — это надломленный стебель цветка. Однажды ты накренился так сильно, что стукнулся лбом о шкаф, и потом твое истощенное тело лежало в углу кучкой грязного белья.
К счастью, ты еще ешь, но все меньше и меньше, тебе уже трудно подносить вилку ко рту. Да и другие функции организма, связанные с питанием, тоже стали вызывать затруднения. Если я замечаю, что ты пытаешься встать, я подхватываю тебя под мышки, помогаю подняться и дойти до уборной. Поскольку я решила на всякий случай не оставлять тебя одного даже здесь, я знаю, что у тебя уже бог знает как давно не было стула. Такое впечатление, что все жизненные процессы в твоем теле невероятно замедлились, по-моему, даже кровообращение почти прекратилось, во всяком случае, ты очень бледен. Время от времени я раскрываю окно настежь, но ведь это не то, ты уже несколько месяцев не дышал настоящим свежим воздухом и не бывал на солнце. Твои веснушки почти утратили цвет, во всяком случае, насколько я могу рассмотреть кожу у тебя на лице: щеки твои полностью скрыты под густой рыжей растительностью, которая делает тебя похожим на льва. Я попыталась было побрить тебя с помощью твоего дамского станка, но это уже невозможно. Ореол на твоей голове я регулярно подстригаю, это дает мне ощущение, что хоть что-то остается в моей власти, это садик такого размера, что я как раз могу с ним справиться. Надо сказать, обрабатывать его мне делается все легче и легче, по-моему, даже волосы у тебя на голове с каждым днем теряют силы и пробиваются наружу все слабее.