Так и получилось, что я начала собирать в хлеву горошки от наших девочек. Как гигантское дерево, с которого весь год можно сбивать орехи, или как стакан, из которого можно пить и пить без конца, так же неисчерпаем был мой запас, ибо каждый день меня ждала новая порция горошков. Я содрогаюсь от мысли, что могла бы собирать испражнения каких бы то ни было других животных, разве что тоже жвачных, но здесь и сейчас эти горошки казались мне формами, наиболее близкими к рукотворным.
— Ну и что ты собираешься с ними делать? — спросил ты сразу же с некоторым недоверием. М-да, не так-то легко было придумать ответ. Если бы я сказала, что собираюсь их смолоть, а потом съесть, ты бы, возможно, успокоился. Но у меня просто-напросто была потребность чем-то заняться, что-то сотворить, чтобы совладать с той природной жизнью, с которой я столкнулась нос к носу. Иначе эта обстановка, в которой я очутилась, сломала бы меня.
Мы никогда еще не ссорились и думали, наверное, что так и проживем без ссор, но как на грех в тот момент, когда я в виде эксперимента поставила горсть горошин на плиту вариться, ты вдруг вскочил с табуретки и закричал, что то, что я делаю, — курам на смех. На кой черт нам кастрюля вареного говна? В запальчивости ты вырвал кастрюлю у меня из рук, открыл окно и выкинул ее вместе с содержимым на улицу. Могла бы уже начать готовить и по-настоящему, орал ты в ярости, и не уступать это удовольствие всякий раз другим. Варить еду куда полезнее, чем варить говно. А вообще-то могла бы и огород развести, коли силушку некуда девать, от огорода был бы прок, покупать овощи в деревенском магазине никаких денег не хватит.
— Не умею я твои огороды разводить, — кричала я, разозлившись, — и уметь не желаю.
На самом деле я уже раньше поняла, что варить горошки больше не буду, что это неинтересно, ведь мне важно, чтобы они сохраняли форму, а не теряли. Однако мысль об огороде прельщала меня еще меньше.
— Кому не лень, тот пускай овощи для меня и растит. Да будь у меня побольше денег, плевала бы я с высокой колокольни, сколько с меня сдерут.
— Красиво жить не запретишь, — съязвил ты.
— Это все твоя мамочка! — вдруг выпалила я и бросилась на улицу за кастрюлей.
Во время ежедневных путешествий с девочками ты мало-помалу обрисовал мне свое детство: синяя курточка с золотыми пуговицами, воскресные прогулки, «что скажут люди» и твое постоянное желание вырваться, сбежать, дать волю своему «я». Время от времени в твоих рассказах вдруг всплывало катанье на самокате тайком от всех, импровизированный барабан с тарелками, сделанный из кастрюль и тазов, или пирамидальные картофелины в кастрюле, но у тебя обычно хватало самодисциплины и чувства ответственности, чтобы подавить в себе подобные склонности. И даже в переходном возрасте ты умел себя сознательно сдерживать. Точнее, ты сдерживал себя дома, в вашей квартире, зато в школе твой переходный возраст заявлял о себе вдвойне.