Распевая во весь голос, с громкими криками мы поехали дальше, словно пара акробатов: коленями я упиралась тебе в спину, а руками с такой силой цеплялась за твою рубашку, что даже порвала ее по шву. С обеих сторон песчаной тропы двойной колоннадой росли дубы, а их листва, смыкаясь над нашими головами, образовывала триумфальную арку.
Я сказала тебе свернуть на более узкую тропинку, которая шла через еловый лес. Поскольку я в детстве часто играла в таком же точно лесу, да и теперь бы с удовольствием построила здесь, дрожа в темноте от страха, шалаш, я знала, что только у крайних деревьев иголками покрыты все ветки донизу. У остальных же елок есть только стволы и верхушки, а под ними почва пружинит так, что кажется, будто усыпанная иголками земля при каждом моем шаге осторожненько подталкивает мои подошвы вверх, чтобы меня подбодрить.
Ты поставил мопед позади штабеля смолистых стволов, спрятал кроссовки в широкую кроличью нору рядом, потому что дальше мы решили идти по песчаной дорожке босиком, но песок был такой горячий, что приходилось бежать, и такой вязкий, что мы падали, снова вскакивали и бежали дальше, пока не падали опять. И только когда мы, запыхавшиеся и хохочущие, вышли из леса и увидели напоминавшую саванны пустошь вокруг озера, до нас вдруг дошло, что наш мопед да и мы сами уж больно громко шумели. Мы перешли почти на шепот и, едва переводя дух, сказали друг другу, что растения пахнут ничуть не хуже, чем бензин в двухтактном двигателе.
Я любила это озеро. Я любила сидеть здесь и грустить в одиночестве, здесь мне было спокойно. Я еще никогда никого сюда не приводила. В тот вторник, один из последних августовских дней 1980 года, я взяла тебя с собой впервые. Взрослые почти все были на работе, а дети в школе. Все, кроме нас с тобой, нам ни до кого не было дела. Ты накануне посоветовал мне рассказать дома, что у учителей на первых уроках будет педсовет и что я по случаю хорошей погоды поеду в школу не на автобусе, а на велосипеде. Тебе же никаких отговорок не требовалось, потому что твоя мама на весь день уходила на работу и никогда не знала, чем ты занимаешься.
Если не считать, разумеется, того, что мне с первой же минуты, едва я тебя увидела, стало ясно, какой ты потрясающий и насколько все другие мальчишки рядом с тобой бледнеют и выглядят жалкими карапузами, это было единственным, что я про тебя знала: ты живешь с мамой в многоквартирном доме на окраине города. Ты перешел в наш класс с начала учебного года, две недели назад. Тебе было уже двадцать, и в последние несколько лет ты только и делал, что прыгал из школы в школу. То, что тебя перевели в наш лицей, было последней попыткой заставить тебя окончить среднюю школу. У нас ты в первый же день впал в немилость, потому что заорал: «Чего?» — когда учитель начал говорить мое имя. Ты оправдывался, мол, откуда тебе знать, что после «Ио» последует еще один слог — «лан», и когда учитель велел тебе выйти вон из класса, ты нарочно шел медленно-медленно. Ты вышел в коридор, а потом снова засунул голову в дверь класса и, подмигнув мне серо-голубым глазом, сказал с деланным огорчением, что разницы между твоим J и моим Y ты почему-то не расслышал