Отзываюсь, и он открывает дверь. В его бороде с каждым разом все больше седых волосков. Наверное, из-за всего, что произошло. Отец заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Кажется, опасается, что я все еще на него сержусь. Так и есть. Кричать я больше не стану, но злость никуда не делась, просто затаилась где-то глубоко внутри и не выходит.
Только сев, я замечаю, что папа что-то принес.
— Купил тебе, — говорит он, протягивая большой сверток.
Беру и заглядываю внутрь. Там рюкзак. Черный, с синими языками пламени и полосами. Никаких пчел.
— Надеюсь, тебе нравится. Честно говоря, сложно было найти что-то без футбольной тематики.
Киваю в ответ. Хочу поблагодарить, но так стараюсь не расплакаться, что не в силах открыть рот.
— Подойдет для новой школы в сентябре. Я просто подумал, ты захочешь что-то более взрослое.
Не выдерживаю и даю волю слезам. Я так старался не думать, что станет с прежним ранцем. Мама права. Папа никогда не умеет вовремя замолчать. Он гладит меня по плечу:
— Эй, прости. Я не хотел тебя расстраивать.
Будь он чуть внимательнее, заметил бы, что я постоянно расстроен все три последние недели. Что мне не хватает мамы так, будто у меня отняли ногу.
Что не надо покупать мне всякую всячину, будто это исправит ситуацию. Я просто хочу, чтобы все стало как прежде. Чтобы мы все были вместе. Пусть бы они даже ругались. Я бы и это вытерпел.
Папа так и держит меня за плечо. Несколько минут спустя я успокаиваюсь, а он вытирает мне слезы.
— Не хочешь назад в школу?
Киваю и хлюпаю носом.
— Я говорил с миссис Рэтклифф и миссис Керриган. Попросил их делать все, как ты скажешь, без лишних слов. Остальным ребятам сказали, что ты до каникул в специальном академическом отпуске.
— Но они же все знают! Будут пялиться на меня и перешептываться.
Папа хмурится. У него теперь почти всегда это выражение. Если бы мне задали нарисовать отца, я бы так его и изобразил — хмурым и явно не знающим, что сказать. Это если бы я рисовать умел, конечно.
Так что моя картинка вовсе не походила бы на папу. Просто какой-то мужчина, если повезет. С пяти лет я лучше рисовать не стал. Когда я однажды упомянул это при маме, она не согласилась и указала на автопортрет из продуктов, который я сделал пару лет назад, а она повесила на холодильник. Для своих волос я использовал оранжевые макароны, и мама сочла это отличной задумкой. Но такая поделка — это не картина. Просто кучка выкрашенных в оранжевый цвет макарон. Невозможно же продолжать в том же духе вечно.
— Брось, — уговаривает папа. — Снова увидишься с друзьями, это же хорошо.