— У него всего три звезды, — шепчу я маме на ухо.
— У кого?
— У этого кафе всего три звезды за гигиену.
У мамы на лице какое-то странное выражение. Не знаю, злится она, грустит или все разом одновременно.
— Пожалуйста, Финн, не мог бы ты хоть раз это проигнорировать? — спрашивает мама.
Я качаю головой. Мама знает, я никогда не ем в заведении с тремя звездами. Папа считает это моей очередной странностью. Он засмеялся, когда я впервые выразил свою позицию, и сказал, что это же не мишленовские звезды, где речь идет о том, насколько хороша еда, а затем ему пришлось объяснять, что такое мишленовские звезды. А несколько дней спустя мы пошли в гараж за шинами, и они лежали в большой картонной коробке с надписью «Мишлен», и я совсем запутался.
— Но Финн, какая разница, ты же просто съешь только яйцо, тосты и бобы.
Я снова качаю головой. Вонючая дама позади нас цокает языком.
— Вы закругляетесь или нет? — спрашивает она.
Мама поворачивается к ней.
— Мы просто решаем, — отвечает она. Ее голос немного дрожит, и я дрожу вместе с ним.
Дама в овечьем фартуке смотрит так, будто ей нас жаль.
— Извините, — говорит мама.
— Ничего страшного, милый, — улыбается она мне. — Не торопись и дай мне знать, могу ли я чем-то помочь.
Вонючая дама стонет.
— Ради бога, а быстрее можно? Если он тупит, пропустите других вперед.
— Эй, ну так-то зачем, — упрекает дама в овечьем фартуке. Впервые улыбка исчезает с ее лица, а голос становится резким.
— А как по мне, повод есть, — возражает вонючая дама. — Мне нужно по делам, а этот избалованный негодник меня задерживает. В мое время дети ели то, что им давали, и еще спасибо говорили.
Я начинаю плакать. Ничего не могу с собой поделать. Слезы просто хлынули. Теперь все на меня смотрят, это очередная сцена, и я не хочу здесь находиться. Я хочу сбежать и никогда больше не видеть этих людей.
— Поглядите, что вы натворили, — говорит дама в овечьем фартуке вонючей. — Извинитесь перед ним.
— Я ни перед кем не извиняюсь, — отрезает вонючая.
Мама, похоже, тоже готова расплакаться. Я дергаю ее за руку.
— Идем, — говорю я. Мама кивает, беззвучно извиняется перед дамой в овечьем фартуке. Я подбегаю к двери, открываю ее, глядя полными слез глазами на наклейку с рейтингом гигиены, и недоумеваю, почему же так трудно быть собой.