Господин Брайтнер, преисполненный понимания, смотрел на меня и ждал, что я скажу дальше. Но я не мог говорить дальше, слова не шли, а только слезы подступали к глазам. Слезы, в которых отражался маленький пятилетний мальчик. Слезы, которые, однако, еще не осмеливались пролиться.
– И вы еще удивляетесь, что ваш внутренний ребенок не имеет базового доверия? При всех этих травмах? Меня удивляет только, что ваш внутренний ребенок не плачет и не впадает в ярость гораздо чаще.
Я наконец-то понял, чтó так глубоко ранило моего внутреннего ребенка. И я в первый раз безудержно разревелся вместе с ним. От этого мне стало неимоверно хорошо.
После этой сессии я смог легко применить теорию значка «Твои желания не в счет» ко всем своим проблемам. Не только к Нильсу. Клиенты, которые действовали мне на нервы, отморозки из парка, Катарина, лишившая меня любви, – все показывали мне своим поведением, что для них мои желания не важны. Что им абсолютно безразличен маленький светловолосый мальчуган с разодранными коленками, живущий во мне. Неудивительно, что мой внутренний ребенок снова и снова кричал от боли, и я снова и снова справлялся с его страданиями только благодаря осознанности. Эти убогие догматы родителей вплоть до сего дня формировали мое отношение к окружающим людям.
Я был бесконечно благодарен господину Брайтнеру за это болезненное осознание.
Даже убийство Драгана можно было свести к тому обстоятельству, что и ему мои желания были не важны. Но этого господин Брайтнер не мог мне подтвердить ввиду своей неосведомленности.
А что же Борис? Как можно было объяснить теорией догматов веры, что он был еще жив? У меня не было больше желания убивать. И по своему собственному желанию я не убил Бориса. Борис был еще жив, потому что я так хотел. Может быть, то, что я оставил Бориса в живых, было всего лишь протестом против моих родителей? Или в случае с Борисом речь шла вообще не о том, чтобы оставить его в живых? А гораздо больше о том, чтобы держать кого-то у себя?
В подвале моего дома обитало живое существо, о котором я мог заботиться. Как когда-то тот маленький мальчик о Тапси. У меня имелся, в самом широком смысле, некий предмет, который представлял для меня ценное имущество. Как когда-то самокат. Котенка и самокат я, тот маленький мальчик, вынужден был отдать. Бориса я, будучи взрослым, мог держать у себя. Потому что никто, кроме нас с Сашей, о нем не знал. До нынешней ночи. И кем бы ни был тот, кто сперва освободил, а потом усыпил Бориса, – этим он показал мне и моему внутреннему ребенку, что обладает такой же властью над Борисом, как когда-то родители над моим котенком и моим самокатом. И этот незнакомец имел кое-что общее с родителями: и ему, и им были абсолютно безразличны желания маленького мальчика в кожаных штанишках, которым я когда-то был и который все еще существовал во мне.