Он неожиданно наклонился ко мне и поцеловал в макушку. Потом мы встали и продолжили путь.
– Я приду через два дня проверить состояние больного, – сказал он на прощанье. – Приходи в подвал точно в это время и жди меня там. Наверх не поднимайся.
– Хорошо, – ответил я. – Я увижу, как вы выходите из дома, и пойду навстречу.
– Если операция прошла удачно, то и замечательно. Но если в рану попала инфекция и не дай бог начнётся заражение, тогда придётся каким-то образом забрать его отсюда, чтобы он был постоянно под присмотром. Но я, конечно, надеюсь, что это не понадобится.
И мы расстались.
В ту ночь только изредка доносились одиночные выстрелы со стороны гетто алеф. А на следующий день больше не было слышно ничего. Только клубы густого дыма поднимались из гетто и висели над городом. Ночью мы видели зловещий отблеск пламени. Гетто алеф полыхало. Наверное, его подожгли специально, чтобы выкурить оттуда повстанцев.
Назавтра Хенрик почувствовал себя лучше. Он съел одну варёную картофелину и яблоки, которые я принёс с собой с польской стороны. Я отложил оба для него. Я показал ему Снежка и продемонстрировал пару трюков. Снежок не ударил в грязь лицом. Он пришёл ко мне на свист, а потом по моему сигналу нашёл свой «завтрак». Хенрик был поражён. В детстве он никогда не играл с белыми мышами. У него был огромный сиамский кот.
Я снова рассказал свою историю с самого начала. О родителях и о том, как очутился здесь, в разрушенном доме. А он рассказал мне о себе. Он был уверен, что вся его семья погибла и что у него нет никакой надежды встретиться с ними после войны. Но я не мог с ним согласиться: я думаю, что надежда всегда есть. А потом мы стали говорить про то, что будет, когда война закончится. Как мы будем свободно ходить по улицам; как поедем далеко-далеко в деревню гулять, отдыхать и, может быть, плавать на лодке; как будем зимой кататься на лыжах и санках. И ещё мы говорили о том, о чём говорила моя мама, – о Палестине.
Только Хенрик называл её Эрец-Исраэль, земля Израиля.
Он говорил, что у евреев нет своего государства и что от этого все их беды и проблемы. Он рассказывал мне об Эрец-Исраэль, лёжа с закрытыми глазами на спине, как будто ему являлись какие-то видения и он описывал мне то, что видел внутренним взором. Говорил о государстве, которое в один прекрасный день появится у еврейского народа. Настоящее государство, с президентом и флагом. Хотя я бы, конечно, предпочёл, чтобы там был король. Я сидел тихо и слушал его. Я представлял себе город, все жители которого евреи. Это было очень странно. Вот я иду по улице, а кругом только евреи. Идут по своим делам кто куда. Таксисты и извозчики. Носильщики и почтальоны. Полицейские и трубочисты. Дворники и дети. Все евреи как один. И тогда, даже если у тебя курчавые волосы или большие и грустные еврейские глаза, ты можешь не бояться выйти на улицу. Никто не станет смеяться и издеваться над тобой. Никто не станет дразнить тебя за твой нос.