Остров на Птичьей улице (Орлев) - страница 97

– Я просто научился справляться своими силами, – сказал я. – Вот и всё. А так – каким был, таким и остался.

Я рассказал папе про немецкого солдата и вынул пистолет, чтобы наконец отдать его хозяину. Пистолет был начищен и смазан – не хуже, чем когда я получил его от старого Баруха. Папа крепко обнял меня, прижал к себе.

– У тебя руки не дрожали?

Я почти обиделся.

– Папа, ты что? – возмущённо сказал я. – Забыл наши тренировки?

Он не забыл. Он вернул «беретту» мне и показал свой пистолет – большой и тяжёлый. Маузер. С такими ходили немецкие офицеры.

– Оставь «беретту» себе. Теперь она твоя, – сказал он.

А ещё папа был рад увидеть Снежка.

– Питомец твой тоже изменился, – сказал он со смехом. – Он раньше не был таким большим и толстым. Снежок, дружище, – неожиданно обратился он к мышонку, – пойдёшь с нами к партизанам?

И мы все втроём засмеялись. Но тихонько. Потому что внизу, на улице, были люди.

– Алекс, – вдруг сказал папа, – давай-ка, вставь доску в окно, как вы там договаривались с паном Болеком. Не думаю, что есть ещё какой-то пан Болек, кроме нашего единственного и неповторимого. Проведём встречу здесь.

Я нашёл подходящую доску и вставил её наискосок в оконную раму, стараясь не высовывать голову в окно.

И да – когда я обнял папу, я заплакал. Я обнял его изо всех сил. Я видел: папа тоже плачет. А я не знал, плачу ли я от радости или потому, что заждался. Я уже не верил, что папа придёт, хотя и не мог признаться себе в этом. А может быть, я плакал потому, что папа тоже плакал. Плач заразителен. Совсем как смех.