Гарри больше не ходил на обед в одиночестве – только в компании коллег. Он не мог рисковать, не мог допустить, чтобы повторился случай с Ландором. В тот раз все обошлось, но в следующий раз может и не обойтись.
Однако эпизодические ночные похождения продолжались, и с каждым новым походом страх становился сильнее. Гарри забредал все дальше на запад, от Восьмой авеню до самой набережной, или, наоборот, на восток – к проливу Ист-Ривер. Он знал, что это опасные районы, там любого прохожего могут избить, а то и пырнуть ножом, но его все равно необъяснимо и неудержимо тянуло туда.
Его страх не был связан с опасностью быть ограбленным или избитым. Больше всего он боялся подцепить что-нибудь венерическое. Именно из-за этого страха, выжигавшего его изнутри, он не занимался любовью с Линдой после их возвращения с острова. Он много раз думал сходить к врачу, сдать анализы, но это было выше его сил. Как он войдет в кабинет и скажет, что ему надо сдать кровь? Врач спросит зачем. Врач начнет задавать вопросы. И что он ответит? Какую измыслит причину, какое придумает оправдание? Вдруг они выяснят, кто он на самом деле. Можно назваться любым другим именем, но вдруг они заподозрят, что он соврал. Или кто-нибудь из знакомых увидит, как он входит в клинику. И потом спросит, что у него со здоровьем, или скажет об этом Линде или кому-нибудь на работе. Госссподи Боже, это будет хреново. Очень хреново. Нет. Если он все-таки пойдет к врачу, то где-нибудь в Бронксе. Посреди ночи. Но даже тогда он не будет уверен, что никто ничего не узнает.
Да и какой смысл? Даже если они ему скажут, что все в порядке, ему от этого будет не легче, потому что он знает – глубоко внутри знает, – что снова вернется в те злачные места, и весь цикл начнется по новой. Надежды нет. Выхода нет.
Линда отчаянно уговаривала себя, что у них с Гарри все хорошо, просто он устает на работе и поэтому такой замороченный, но сама в это не верила. Она по-прежнему не сомневалась, что он ее любит, но у нее появились смутные подозрения – даже скорее опасения – о другой женщине. Она гнала прочь эти мысли, как только они появлялись, но не могла закрывать глаза на периодические коробки шоколадных конфет, вернее, на то, что они собой символизировали, и на резкие изменения в поведении мужа. Его затравленный взгляд стал еще ощутимее, а сам он сделался еще более замкнутым и молчаливым. И как будто всегда извинялся за что-то. Не только словами, но и поступками, и всем своим отношением. У нее было странное, неизбывное ощущение, что он извиняется за само свое существование и безмолвно умоляет, чтобы она сама и Гарри-младший относились к нему терпимо. Казалось, его постоянно терзает боль.